Тогда старик потянул его за веревку, привязанную к кольцу в ноздрях.

Верблюд дико заорал.

Все это мне изрядно надоело. Я взвалил свой мешок на плечи и только тогда заметил, как в тени придорожных кустов, лежа на траве, беззвучно смеется какая-то девчонка.

Я показал ей язык. Она ответила вопросом:

— Прокатились? — И, ловко вскочив, приладила за плечи рюкзачок. Потом утешила меня: — Мы уже третий раз обгоняем этого верблюда. У него — график, и каждая остановка в пути — двадцать минут.

Девчонке было лет четырнадцать, и я с гордостью верблюда окинул ее взором. Но она скомандовала:

— В путь, генерал! Частые привалы — удел слабых.

«Еще этого мне не хватало, — подумал я про себя, — какая нашлась генеральша». И хотел ей сказать что-то, но за моей спиной кто-то сказал:

— Покой нам только снится!

Я обернулся и увидел военного. Для солдата у него были слишком белые виски, а для генерала — слишком старая гимнастерка. Конечно, и солдаты могут быть пожилыми, но вряд ли они тогда сохранят мальчишескую улыбку.

— Каков верблюд? — спросил у меня военный. — Мы с Наташей наблюдали вашу посадку на этот транспорт. Идемте лучше пешком…

— Верблюд есть верблюд… — Я постарался замять эту конфузную тему разговора, и мы пошагали вместе.

Наташа шла впереди. Она шла походкой солдата, если он на марше, а не на параде.

Километра через два я убедился, что и военный, и его дочь привыкли бывать на марше. Они шли не спеша, но быстро. Я любовался выправкой и выносливостью Наташи. Полюбовавшись еще километра четыре, я возгорел к ней жалостью. Утирая пот, сбиваясь с ноги, поминутно поправляя рюкзак, я тронул военного за рукав:

— Наташа, наверное, устала?

Он не ответил. Он вдруг запел высоким, хороша поставленным голосом:

Наташа, не оглядываясь, подхватила:

«Конечно, — размышлял я, шагая под эту песню, — и генерал может петь в походе, но почему же у него голос, как у рядового запевалы?»

Наташа остановилась и обратилась к нам:

— Закурите, мужчины! Еще один этап — и мы у цели!