— Вирайте меня наверх! А то фонарь погаснет.

— Вирай его, братва! Он кухтыль зашиб. У него сдвиг по фазе.

— Ну, чего нашел? — спросил дед мрачно.

— Нашел! — ответил Митя. Глаза его были плотно зажмурены. Горящие ладони он сунул в карманы. — Погоди, ничего не вижу, как эту веревку развязать?

— Опять веревку, — проворчал боцман, — учи вас! Дерни за конец — это же беседочный узел.

— Тама, значитца, длинный ход. Ход ведет к тому колодцу, куда мы траву бросали. Айда! Я докажу вам. Я честно лез. Вот увидите — честно!

— Чего у тебя, правда, что ли, сдвиг по фазе? — Дед покачал головой. — На, закури. Полегчает…

Но Митя, уже путаясь в тяжелых сапогах, которые ему нажали ноги, быстро ковылял от берега.

Добежав до колодца, он плюхнулся наземь и в темноте, на дне колодца, увидел маленький светлячок. Он светил ему ярче солнца. Он был его победой. Победой над страхом и нерешительностью, над теми сомнениями, которые терзали его под землей, там, в полной темноте и одиночестве. Этот светлячок был искуплением за чувство стыда, которое он испытал при мысли, что мог бы легко обмануть всех. И Митя сиял. Он готов был проползти в этой страшной норе еще не двести метров, а хоть тысячу, но он докажет, что он не куркуль и не Митя Пуд.

Митю догнал Ляля. И тоже сунул голову в колодец:

— Вах! Это твой фонарь, ты зажег? Молодец, Пуд! А я думал, ты сачкуешь.

— Иди ты! — Митя стягивал сапоги.

Дед тоже заглянул в колодец и все понял:

— Молодец! А там на дне другого хода нет?

— Нету, Васьваныч! Этот колодец — рытый. У него на дне камни лежат, человеком кладенные. Руками. Ход от него один — к берегу. Я его весь прошел. Тама на глубине есть один отвилок, но шибко узкий, не протиснешься. Только вряд ли Крым полез туда, под землю. Зачем? Он ушлый, Крым… Он сбежал, наверное.

Дед не дослушал Митю. Он шел навстречу радисту. Шел медленно и хмурился. Тяжко ступая, шел дед.

Повстречавшись с ним, радист спросил:

— Путешествия к центру земли продолжаются?

Дед сплюнул и вытер потную шею рукавом:

— Ты туда далеко заходил? Дорог там нет?