Вечер, начавшийся с неприятных разговоров, закончился пугающим происшествием. В разгар дискуссии со Сталиным о послевоенных границах лицо Рузвельта внезапно потеряло цвет, капли пота стали падать на его рубашку, и президента срочно увезли в его апартаменты. В течение долгих минут гости нервно перешептывались, затем появился вице-адмирал Росс Макинтайр, врач Рузвельта, и объявил, что у президента легкое несварение желудка. Это могло быть правдой, хотя по политическим и личным причинам Макинтайр часто преуменьшал проблемы со здоровьем президента.
На следующее утро – 30 ноября, в последний день конференции – Рузвельт почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы купить сувениры и безделушки в советском посольстве. Другие делегаты воспользовались хорошей погодой, чтобы прогуляться, пообедать в летнем кафе или купить сувениры. Тем не менее в тот день было сделано важное дело: Черчилль проснулся утром, все еще обеспокоенный «Оверлордом», и решил в последний раз попытаться убедить Сталина, что опасно бросаться на немцев очертя голову. Во время беседы в советском посольстве он предупредил, что текущие оценки численности немецких войск могут быть ошибочными. Французские берега могли быть серьезно укреплены. Сталин держал свои мысли при себе, пока Черчилль не закончил говорить, затем позволил себе вспышку гнева. СССР «рассчитывал на вторжение союзников в Северную Францию» и теперь хотел бы знать, будет ли операция отменена. Позже в тот же день, за обедом с Черчиллем и Сталиным, Рузвельт подвел финальную черту под дебатами о втором фронте, сделав два объявления. «Оверлорд» получил одобрение Объединенного комитета начальников штабов, и для начала операции была назначена дата 1 июня 1944 года. Когда Рузвельт закончил, Сталин сказал, что Красная армия поддержит вторжение серией одновременных атак, а затем спросил президента, выбран ли командующий операцией. Этот пост обещали Маршаллу, но чем ближе была дата вторжения, тем больше Рузвельт сомневался. «Мне нужно еще несколько дней», – сказал он Сталину, а затем сменил тему.
Когда через час состоялось третье, и последнее пленарное заседание конференции, Сталин расширил свое предложение о поддержке «Оверлорда»: «Периодом наибольшей опасности будет момент, когда десант начнет спрыгивать с кораблей на открытые пляжи». По его словам, с другой стороны Европы невозможно напрямую снизить опасность, но можно минимизировать ее косвенно на расстоянии, оттянув на себя потенциальных защитников пляжей. Поэтому в мае Красная армия организует наступление, чтобы воспрепятствовать продвижению немецких войск с Восточного фронта на Западный. Затем разговор зашел о призах, которые принесет победа. Сталин заявил об интересе к китайскому портовому городу Даляню, Рузвельт – к Бремену, Любеку и Гамбургу. Понимая, к чему идет дело, оба проявили интерес к стратегически важному Кильскому каналу. Стиль Сталина был жестким. Он заявил о своем интересе к Дариену, спросив: «Что СССР может получить на Дальнем Востоке?» Последним пунктом повестки дня был итоговый отчет о конференции, который курировал Черчилль. «Тон отчета, – сказал он составителям, – должен быть лаконичным, загадочным и провозглашать надвигающуюся гибель Германии».
30 ноября Черчилль отмечал день рождения; его семидесятый год начался с двух мероприятий. В тот день британские и индийские военнослужащие в Тегеране покинули свои казармы, а сотрудники англо-иранской нефтяной компании вышли из своих кабинетов и отправились на парад. Вместе солдаты и нефтяники едва заполнили небольшое поле, где проходила церемония, но они преподнесли Черчиллю лучший подарок на день рождения, на который он мог надеяться: ощущение того, что он дома. Когда премьер шел по тонкой красной линии, принимая парад, слезы текли из его глаз. Вечером премьер-министр устроил пышную вечеринку. Легкий ветерок смягчил дневную жару, а в списке гостей значилось, кто есть кто среди союзников. На празднике присутствовали Рузвельт, который подарил премьер-министру персидскую чашу; Сталин, приехавший с двумя подарками: каракулевой папахой и большой китайской скульптурой с изображением русских народных сказок; Брук с редкой улыбкой; дочь Черчилля Сара и сын Рузвельта Эллиот; адмирал Уильям Лихи; генерал Ворошилов и «Мопс» Исмей, который позже вспоминал, что «тосты начались сразу после того, как все сели, и продолжались почти без остановки, пока мы не встали».
В своих тостах Черчилль восхвалял Рузвельта, который «своим мужеством и дальновидностью предотвратил революционный переворот в Соединенных Штатах в 1933 году», и Сталина, который, по его мнению, «будет причислен к великим героям российской истории и заслужит титул „Великий“». Вечер продолжался, алкоголь разливался по венам, и Сталин с Черчиллем начали поддевать друг друга. Когда премьер-министр сказал, что Британия «розовеет», Сталин отметил, что «это признак хорошего здоровья». Позже Черчилль поднял бокал за «пролетариев», а Сталин ответил тостом за «Консервативную партию».
Через две недели после окончания Тегеранской конференции Болен, оценивая цели СССР и их вероятные последствия, написал: «Германия должна быть разбита и оставаться раздробленной. Государствам Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы не будет разрешено объединяться в федерации и ассоциации. Франция должна лишиться своих колоний и стратегических баз за ее пределами, и ей не будет позволено содержать сколь-нибудь мощную армию. Польша и Италия останутся примерно в своем нынешнем размере, но сомнительно, что им будет разрешено иметь вооруженные силы. В результате Советский Союз [останется] единственной важной военной и политической силой на Европейском континенте. Остальная часть Европы [будет] играть второстепенные роли».
17
Прогулка под солнцем
В декабре 1943 года немецкую армию на Востоке охватило чувство обреченности. Год начался с катастрофического поражения под Сталинградом, а заканчивался Курском, Смоленском и Киевом, столицей Украины, которые находились под контролем Советского Союза, а также тем, что немецкая армия снова отступала на запад в условиях суровой зимы. Даже фюрер (столь же яростный сторонник идеи «ни шагу назад», как Сталин) признал, что поражение под Курском ослабило немецкие войска настолько, что они не могли удерживать свои текущие позиции. Гитлер приказал отступить к Днепру, стратегически важной реке, которая течет через украинскую столицу к Черному морю. Тяжелые бои 1943 года привели к колоссальным потерям и в советской армии. 5-я гвардейская танковая армия, имевшая к началу Курской битвы 500 танков, в конце располагала лишь 50. Но немецкая разведка, которая по ходу войны не раз недооценивала мощь Красной армии, теперь переоценила ее, и советское командование быстро воспользовалось этой ошибкой.
Генерал Павел Ротмистров, командующий 5-й гвардейской танковой армией, с помощью хитрости создал иллюзию крупной танковой группировки и убедил немцев, что она реальна. Смерть исполнила свою главную партию в конце года. В период с сентября по декабрь 1943 года почти 4 миллиона человек – 2,6 миллиона русских и примерно вдвое меньше немцев – схлестнулись на 1400-километровом поле битвы. Эта кампания началась в грязи и дождях сентября, когда обе армии мчались на юг, чтобы занять позиции вдоль Днепра, и немцы выжигали за собой землю, чтобы замедлить преследующие их советские войска. По словам одного историка, «целые армии скользили по полям сахарной свеклы, танки тонули в болотах вместе с экипажами. Пехотинцы из Средней Азии, не умевшие плавать, тонули, переходя реку, и целые штрафные батальоны Красной армии приносились в жертву, чтобы обезвредить единственное минное поле или взять штурмом передовую позицию». Но теперь удача была на стороне русских. Медленно, но неумолимо инициатива переходила в руки Красной армии. К началу ноября Киев, рассеченный Днепром, перешел под контроль Советского Союза, а на западном (немецком) берегу реки появились советские плацдармы.
Для одного из самых известных генералов Германии битва за Днепр закончилась позором: 19 декабря фельдмаршал Эрих фон Манштейн уничтожил то, что он считал четырьмя советскими корпусами, но это была уловка, призванная замаскировать наращивание сил со стороны СССР. Рождественским утром, когда Манштейн обдумывал свой недавний успех, Советы начали массированную атаку и прорвали брешь в немецкой обороне, продемонстрировав, что Красная армия способна нанести несколько наступательных ударов одновременно. В январе немцы отступили на запад под сильным снегопадом, оставив после себя сожженные деревни, развороченные поля, убитый скот и человеческие трупы. К концу января мертвецы были повсюду: они валялись на заснеженных полях, висели на голых деревьях, лежали штабелями вдоль зимних дорог, виднелись на скотных дворах и в магазинах без крыш. Мертвые тела пугали детей; крысы, собаки и другие животные питались трупами, а местные жители требовали немедленно убрать тела и конфликтовали с местными властями, которые хотели дождаться весенней оттепели.
В мае, когда перелетные птицы вернулись на свои гнездовья вдоль Днепра, они казались встревоженными и растерянными. Все знакомые им ориентиры исчезли. Не было ни деревьев, ни лугов, ни стрекота сверчков, ни кваканья лягушек – только выжженная черная земля и гнетущая тишина. В феврале 1944 года один русский солдат написал своей жене: «Иногда бывают моменты такого напряжения, что живые завидуют мертвым. Смерть не так страшна, как мы думали. Правда в том, что мы боремся за будущее».
Седьмого февраля 1943 года, через пять дней после поражения под Сталинградом, Гитлер вызвал своих гауляйтеров – высших руководителей нацистской партии областного уровня – в штаб и сказал им: «Если немецкий народ потерпит поражение, он не заслуживает того, чтобы мы сражались за его будущее». Ему было не о чем волноваться. Несмотря на ночные бомбардировки и нехватку продовольствия, на сотни тысяч убитых сыновей и мужей, несмотря на Сталинград и Курск, благодаря которым 1943 год прочно вошел в историю, – несмотря на все это, немецкий народ продолжал поддерживать фюрера.
Чего нельзя было сказать о союзниках Германии. К концу года многие итальянцы сражались на своей земле на стороне Великобритании и США. А Финляндия, Венгрия, Румыния и Словакия – другие союзники Германии – подумывали о выходе из войны. В немецком руководстве тоже появлялись трещины. В октябре 1943 года, выступая перед группой генералов СС, рейхсфюрер Генрих Гиммлер снова присягнул на верность «окончательному решению». «Я хочу поговорить со всей откровенностью об очень серьезном деле, – сказал он. – Я сейчас имею в виду полное истребление еврейского народа. <…> Большинство из вас знает, что такое сотня трупов, лежащих рядом, или пятьсот, или тысяча трупов. <…> Это славная страница нашей истории, которая никогда не будет написана. <…> У нас есть моральное право. У нас есть долг перед своим народом уничтожить людей, которые хотели уничтожить нас».
Несмотря на резкие слова, Гиммлер осознавал, что положение Германии становится все более отчаянным. Заезжим нейтральным дипломатам он представлялся человеком, мало чем отличающимся от них самих, – высокопоставленным бюрократом, который видел в коммунизме чистое зло и хотел вернуть Германию в мировое сообщество. С этой целью он через третьи стороны исследовал возможности заключения мира. За два месяца до выступления перед СС немецкая разведка получила телеграмму союзников, в которой говорилось: «Поверенный Гиммлера подтвердил безнадежность положения Германии и прибыл [в Швейцарию], чтобы предложить мирное урегулирование». Вину за телеграмму возложили на эмиссара рейхсфюрера доктора Карла Лангбена, известного юриста. Когда Лангбен вернулся в Берлин, его арестовали и отправили в казематы СС, где ему вырвали гениталии, а затем поставили к стене и расстреляли. Гиммлер защищал другого своего эмиссара – высокопоставленного немецкого бюрократа Йоханнеса Попица – до последних дней войны, ошибочно полагая, что дружба с чиновником из высшего эшелона спасет его от тюрьмы. Обнаружив, что это не так, Гиммлер казнил Попица.
В разное время трем другим людям из ближайшего окружения Гитлера – министру пропаганды Йозефу Геббельсу, генерал-инспектору бронетанковых войск Хайнцу Гудериану и главнокомандующему люфтваффе Герману Герингу – поступали предложения прекратить войну путем переговоров. Все трое отказались нарушить свою клятву нацистскому государству, но, что важно, ни один из них не назвал имена тех, кто обращался к ним с этими предложениями. Хотя одно имя в конце концов стало известно: Бальдур фон Ширах, лидер гитлерюгенда, гауляйтер Вены и муж Генриетты фон Ширах, утверждавшей, что Гитлер пытался поцеловать ее, когда ей было двенадцать лет. Фрау Ширах присутствовала на встрече своего мужа с Герингом и позже написала краткий отчет о том вечере. Встреча проходила «в уединенной, обитой бархатом комнате в элитном венском ресторане, и вечер начался в атмосфере Gemütlichkeit [тепла и хорошего настроения]». Один из гостей, известный композитор, играл на фортепиано; затем Геринг исполнил импровизацию из «Вольного стрелка». После этого рейхсмаршал (еще одно звание Геринга) показал Ширахам две покупки, которые он сделал во время дневного похода по магазинам. Один представлял собой кожаный портфель в синих цветах люфтваффе, другой – флакон духов Жана Деспре, которые, по утверждению Геринга, можно было купить только в Вене. Ширах, разочаровавшийся в руководстве Гитлера, позволил Герингу продолжать в течение нескольких минут. Затем, выбрав подходящий момент, он заговорил о войне, но осторожно и таким образом, чтобы апеллировать к тщеславию и патриотизму рейхсмаршала.
Ширах начал с того, что призвал Геринга поговорить с Гитлером наедине, хотя оба знали, что это ни к чему не приведет. Затем гауляйтер перешел к делу: «Я и мой гитлерюгенд с вами, люфтваффе сильно, и есть множество людей, которые готовы действовать. <…> Это должно стать нашим общим делом. <…> От вас, как от рейхсмаршала, именно этого и ждут». Геринг знал, о чем просил Ширах, но не мог этого сделать. Возможно, когда-нибудь в другой раз, но не сразу после Сталинграда и невыполненного обещания забрасывать с воздуха припасы для немецкой армии, оказавшейся в ловушке внутри города. «Поговорить с Гитлером наедине!» – повторил Геринг. Ничего себе идея. «За последнее время я ни разу не видел его в одиночестве! Борман [Мартин Борман, сменивший Геринга в роли второго человека после Гитлера] всегда с ним. Если бы я мог, ей-богу, я давно пошел бы к Черчиллю, – продолжал рейхсмаршал. – Ты думаешь, мне нравится заниматься этим проклятым делом?» В этот момент Эмми Геринг поднесла руку ко рту мужа и сказала: «Давай больше не говорить об этом, все будет хорошо».
Зимой 1939/40 года у молодого чеченского мусульманина Хасана Исраилова[249] случилось прозрение. В иерархии советского государства мусульмане, такие как он сам и его брат Хусейн[250], считались гражданами третьего сорта. Не видя другого выхода, братья стоически приняли свою судьбу. Возможно, Аллах вознаградит их в загробной жизни за страдания. В конце 1939 года Финляндия, чья территория немногим больше Чечни, в течение нескольких месяцев на равных боролась с вторгшейся советской армией. Если Финляндия могла дать отпор сталинским танкам и самолетам, почему не могла Чечня? В течение следующего года Хасан и Хусейн завербовали молодых чеченцев-единомышленников и построили военную базу на гористом юго-востоке страны. Неудачная попытка НКВД уничтожить маленькую армию Исраиловых еще больше повысила престиж братьев, а поддержка немецкой армии, прибывшей в 1941 году, укрепила убежденность Хасана в том, что советское государство борется за выживание и пришло время вырваться на свободу и создать независимую Чечню. Была сформирована пятитысячная армия[251], и новое государство получило название Временное народно-революционное правительство Чечено-Ингушетии (Ингушетия была соседним мусульманским анклавом).
В начале 1944 года, когда немцы отступили, Сталин решил навести порядок в тылу. Братьев Исраиловых выследили и убили; затем Сталин обратился к более масштабному вопросу: что делать с миллионами представителей тюркских народов, населявших Кавказ. Когда немцы прибыли в регион в 1941 году, в некоторых деревнях их приветствовали как освободителей, хотя в основном представители этнических групп региона оставались лояльными Советскому Союзу. Тем не менее в конце 1943 года Сталин пришел к выводу, что наиболее эффективным способом избежать новых вспышек национализма и других опасных идей является наказание. Погром кавказцев, начавшийся в конце 1943 года и продолжавшийся в послевоенные годы, напоминал Дорогу слез – насильственное переселение Эндрю Джексоном индейцев чероки с родных земель к востоку от Миссисипи на территорию нынешнего штата Оклахома. Двадцатого февраля 1944 года Берия и его эксперт по депортации Иван Серов, невысокий коренастый мужчина с ледяными серо-голубыми глазами, прибыли в Грозный, столицу Чечни, с сотней тысяч бойцов НКВД и девятнадцатью тысячами чекистов. Через три дня местному населению приказали собраться на площадях города. Чекисты и подразделения НКВД арестовали всех, кто попался им на глаза.