На съезде решались вопросы и стратегического порядка. С. Н. Булгаков считал, что конституционализм должен быть демократическим. Лишь в этом случае он мог обрести подлинную политическую силу.
Для русского освободительного движения является как бы аксиомой, что политический либерализм и социально-экономический демократизм, требования политической свободы и демократической социальной реформы не могут быть разъединяемы в его общей программе. Без осуществления требований либерализма, возможно, полной политической свободы не имел бы цены, да и невозможен демократизм социально-экономический и, наоборот, отрешенный от программы демократической социальной реформы, либерализм теряет свою жизненную силу, не может выполнить до конца своих же освободительных задач.
По оценке Булгакова, действующая власть не могла провести необходимые реформы, а, следовательно, они становились возможными лишь после смены режима.
Желать или ожидать от русского самодержавия освобождения и поднятия культурной и гражданской личности крестьянина, значило бы то же самое, что мечтать о том, чтобы волк стал внимательным любвеобильным пастухом овец, Квазимодо — Аполлоном, тюремщик — глашатаем свободы, гнилое болото, заражающее и оскверняющее воздух — цветущим и благоухающим садом. Ведь уже одним фактом своего существования, возможного лишь при условии постоянной, скрытой и открытой, борьбы с обществом, самодержавие создает и поддерживает атмосферу всеобщего бесправия…
На совещании было приято решение о создании политического союза, готового отстаивать необходимость конституционного строя в России. Осенью 1903 года постепенно складывались группы Союза освобождения. Проходили местные съезды. Особое значение имел съезд в Харькове 15 сентября. В тот день все могло закончиться печально. Хозяина квартиры, на которой планировалось провести собрание, накануне арестовали. Пришлось в срочном порядке снять новую и предупредить делегатов. В итоге собрание прошло незамеченным для полиции. Среди его участников были князья Павел и Петр Долгоруковы, князь Д. И. Шаховской, И. П. Белоконский, В. Я. Богучарский, С. Н. Булгаков, Н. Н. Ковалевский, Е. Д. Кускова, В. М. Хижняков и другие. Всего собралось 15 человек. Было принято решение поднять на предстоявших земских собраниях вопрос о необходимости политической реформы, хотя и ожидалось, что поддержку большинства он не получит. Надо было готовить и новый земский съезд.
Такой съезд собрался 8 ноября 1903 года в Москве. Это произошло в известном Щербатовском доме, где проживал Ю. А. Новосильцев. То был первый «новосильцевский» съезд. Собрались около 30 земцев, а также адвокаты, профессора, литераторы. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы выдвинуть на земских собраниях конституционные требования.
Тамбовский земец В. М. Петрово-Соловово предполагал, что подобные совещания имели место и в иных городах. «На них, нисколько не стесняясь, говорят прямо и откровенно о необходимости ограничения самодержавия и затем оно разносится по городу через иных участников съезда и через домашнюю прислугу, которая разносит чай и жадно слушает разговоры». Осенью 1903 года земские собрания приняли резолюции, которые давали основание считать, что конституционное движение постепенно оформлялось, упрочивало свои позиции. Так, Тамбовское земство ходатайствовало, «1) чтобы правительство в тех случаях, когда оно желает знать мнение местных людей по законодательным вопросам не вызывало их по своему усмотрению, но представляло земским собраниям выбирать их; 2) чтобы все законодательство, касающееся местного управления, предварительно рассылались на заключение земских собраний и с их мнением вносились в Государственный совет и 3) чтобы лица, так или иначе привлеченные правительством к обсуждению законодательных вопросов, были гарантированы от всяких административных взысканий». Тамбовцы утвердили эти резолюции единогласно. Подобная же ситуация сложилась в Туле.
Общественное движение и правительство
В Москве в 1901 году на банкете в Татьянин день в Литературно-художественном кружке В. А. Маклаков произнес речь о расхождении «общества и правительства,
В значительной мере речь шла о выходцах из одного круга. Их объединял общий жизненный опыт, происхождение, образование, круг общения. В апреле 1903 года в прошлом государственный служащий А. А. Корнилов приехал в Санкт-Петербург в расчете встретиться с руководством Министерства внутренних дел. До 1900 года он заведовал крестьянскими делами при иркутском генерал-губернаторе. Теперь же ему не повезло оказаться в ссылке. Он надеялся на понимание со стороны директора Департамента полиции А. А. Лопухина, но тот не принял просителя. Была надежда добиться аудиенции у самого министра — В. К. Плеве. В приемной Корнилов встретил много знакомых. К нему подошел нижегородский губернатор генерал П. Ф. Унтербергер и протянул руку. За ним ближайшие сотрудники Плеве — В. И. Гурко и А. В. Кривошеин. Гурко объяснял Корнилову, что они все «на одних дрожжах». «Да, — согласился Корнилов, — на одних дрожжах, а хлебы-то вышли разные: в то время, как вы директорами департаментов служите, я приехал просить, чтобы меня не слишком часто сажали в тюрьму». Гурко расхохотался, а Кривошеин улыбался.
Корнилов не был исключением. Будущий видный член партии кадетов князь В. А. Оболенский в 1893 году поступил на государственную службу — в отдел (с 1894 года — Департамент) сельской экономии и сельскохозяйственной статистики Министерства земледелия. Там он занял должность младшего редактора, что в других департаментах соответствовало должности столоначальника (иными словами, он практически сразу оказался на «среднем этаже» российской бюрократической иерархии). Именно в эти годы Оболенский сблизился с марксистами, часто встречался с А. Н. Потресовым и П. Б. Струве, подумывал о сотрудничестве в социал-демократическом издании.
Оболенский был далеко не единственным чиновником, оказавшимся в рядах оппозиции. Некоторое время спустя в их числе состоял и товарищ министра внутренних дел князь С. Д. Урусов, и главноуправляющий землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлер. И. В. Гессен долгое время был чиновником Министерства юстиции. В этом же ведомстве служил и его родственник В. М. Гессен. Б. Э. Нольде возглавлял Второй департамент МИД. Все они впоследствии вошли в партию кадетов или были к ней близки. Среди видных октябристов (и членов фракции «Союза 17 октября») бывших чиновников было и того больше: это попечитель Казанского, а впоследствии Харьковского учебного округа М. М. Алексеенко, попечитель Харьковского, а затем Санкт-Петербургского учебного округа В. К. Анреп, чиновник особых поручений при финляндском генерал-губернаторе Э. П. Беннигсен, руководитель отдела печати МИД и директор Санкт-Петербургского телеграфного агентства А. А. Гирс, чиновник особых поручений при министре народного просвещения Е. П. Ковалевский, старший инспектор Государственного банка Г. Г. Лерхе, директор и председатель совета Санкт-Петербургского телеграфного агентства Л. В. Половцев, директор департамента в Министерстве земледелия и государственных имуществ Н. А. Хомяков. Эту же должность (правда, позднее) занимал другой заметный представитель Союза 17 октября С. И. Шидловский. Стоит упомянуть и кутаисского губернатора В. А. Старосельского, который вскоре после отставки вступил в РСДРП.
Сложившиеся связи не забывали и не разрывали. Будучи издателем газеты «Право», И. В. Гессен (равно как и многие другие представители печати) тесно сотрудничал с С. Ю. Витте, готовил для него проекты документов. Гессен снабжал министра земледелия А. С. Ермолова нелегальной литературой (а именно проектом «освобожденческой» конституции). По сведениям курского земского деятеля В. Ф. Доррера, на ноябрь 1902 года ближайший сотрудник С. Ю. Витте В. И. Ковалевский сотрудничал с Суджанским земством, а значит, с князем Петром Долгоруковым, ключевой фигурой общественного движения начала XX века.
Наконец, многие земцы получали высокие назначения. По подсчетам Б. Б. Веселовского, в первой половине 1890-х девять земских деятелей (гласных, членов управ, предводителей дворянства) стали губернаторами или вице-губернаторами. Во второй половине 1890-х таковых стало меньше. Однако привлечение деятелей местного самоуправления к государственной службе продолжилось. Один был назначен губернатором (А. Ф. Трепов), другой — вице-губернатором, трое были привлечены к работе в министерствах. В начале 1900-х, то есть во время пребывания на постах министров Д. С. Сипягина и В. К. Плеве, таких назначений стало существенно больше. 17 деятелей местного самоуправления стали губернаторами или вице-губернаторами. Среди них были такие фигуры, как С. Н. Гербель, А. Д. Зиновьев, А. А. Ладыженский, В. Ф. Лауниц, А. Б. Нейгардт и другие. Эта тенденция сойдет на нет в 1904 году и вновь напомнит о себе уже в 1906-м.
Знаменателен и другой факт. Многие участники земских собраний были представителями высшей бюрократии: это и И. Л. Горемыкин, и А. С. Ермолов, и князь М. И. Хилков, и князь Л. Д. Вяземский, и Е. И. Ламанский, и Д. М. Сольский, и М. Н. Любощинский, а также многие другие.
Конечно, идиллии во взаимоотношениях власти и общественности не было. При всех точках схождения слишком разнились роли. Волею обстоятельств они находились по разные стороны вымышленных баррикад. Конфликт «мы и они», «власть и общественность» врезался в память красочными сценами, а в некоторых случаях — годами жизни, проведенными вдали от родных мест. В феврале 1904 года князя Д. И. Шаховского вызвали к министру внутренних дел В. К. Плеве, чтобы отчитать его за участие в земском съезде. Поначалу они сидели и молчали. Смотрели друг на друга. Много лет спустя, в эмиграции, Тырковой так вспоминались слова министра, о которых ей в тот день поведал сам Шаховской: «Я ни на кого и ни на что не посмотрю… я вас загоню туда, куда Макар телят гоняет… Я вас в бараний рог согну…» Шаховской вернулся оскорбленный и обескураженный, он даже говорил: «Плеве надо убить». Судя по дневниковым записям А. В. Тырковой, Плеве был непомерно груб и жесток, но все же старался оставаться в рамках внешних приличий. По словам министра, Шаховской постоянно устраивал скандалы, «вместе с еврейской либеральной шайкой» совершал неприличные выходки, руководил «мерзейшей» провинциальной газетой. Все эти сведения доходили до министра. Он решил наконец познакомиться с биографией ярославского земца и в итоге пришел к убеждению, что Шаховского следовало бы выслать «в одну из отдаленнейших губерний», о чем и доложил царю. «Но к величайшему моему изумлению его величество не согласился со мной. Государь сказал, что он не тронет вас, пока вы не устроите еще нового скандала. Этим вы, конечно, обязаны заслугам вашего отца и положению некоторых членов вашей семьи (намек на сестру Д. И. [Шаховского] — Н. И. Оржевскую). Я счел нужным передать вам это. Теперь вы предупреждены, и от вас зависит ваша дальнейшая судьба». Шаховской попросил объяснить, о каких скандалах идет речь. «Вы настолько умны, что отлично знаете, к чему клонится вся деятельность Министерства внутренних дел, а следовательно, должны знать, что идет с ней вразрез».
Плеве не был просто охранителем. Его мотивация была сложнее, а тактика изощреннее. Он умело менял регистр в общении с оппонентами. Мог быть груб и деликатен, предельно жесток и любезен. П. Н. Милюков вспоминал, как его везли из тюрьмы «Кресты» на Фонтанку, на квартиру министра внутренних дел. Это было неожиданностью. Милюков не сомневался, что едет на Тверскую улицу, где предстоял очередной допрос. Но, вопреки ожиданиям, его ввели в кабинет В. К. Плеве. Тот сидел за большим столом и любезным жестом предложил Милюкову сесть в кресло. Милюкова усадили за маленький чайный столик. Подали чай. Плеве начал с комплиментов в адрес «Очерков русской культуры». Много добрых слов говорил о В. О. Ключевском, который вступился за Милюкова и просил освободить его. Министр даже ссылался на государя, который попросил встретиться с историком, поговорить с ним и освободить «в зависимости от впечатления». Милюков долго рассказывал о перипетиях своих взаимоотношений с полицией. «Вся эта беседа шла в мирных тонах, без примеси криминального элемента, и обещала кончиться благополучно». Вдруг Плеве спросил, согласился бы Милюков занять пост министра народного просвещения. Тот признался, что такое предложение не принял бы, так как в этой должности ничего существенного сделать нельзя. Вот о кресле министра внутренних дел Милюков бы подумал. Плеве не подал виду, что обратил внимание на ответ, но сделал соответствующие выводы. Милюкова отвезли обратно в «Кресты». В ожидании перемен прошла неделя — но ничего не произошло. И когда от его оптимизма почти ничего не осталось, Милюкова вновь повезли на Фонтанку, но дальше передней не пустили. К нему вышел Плеве. Он стоял перед Милюковым, как перед просителем, говорил совсем иным тоном:
Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. По крайней мере, не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе мы вас сметем… Вы живете на Удельной. Продолжайте там мирно жить и не бывайте в Петербурге. В особенности не подписывайтесь под петицией писателей, которая там готовится. Иначе вы меня подведете. Я дал о вас государю благоприятный отзыв… Вы свободны…
С этими словами Плеве ушел в кабинет. Милюкову Плеве представился
каким-то Дон Кихотом отжившей идеи, крепко прикованным к своей тачке — гораздо более умным, чем та сизифова работа спасения самодержавия, которой он был обязан заниматься.