— По какому случаю пьем? — спросил Михаил.

— За одержанный нами боевой успех.

— Сил у противника еще много, а на подмогу никто не спешит.

— Ошибаешься. Группа казаков во главе с бендеровским атаманом прорвалась в горсовет.

— Казаки нынче пешие. Где техника?

— С этим хуже, — нахмурился Носенко. — Бросили, идиоты, из Тирасполя бронегруппу утром, а их на мосту прямой наводкой в металлолом превратили.

— Не могли темноты дождаться?

— Вот и я про то: командовать должны спецы, а их катастрофически не хватает. Батальон в ночном бою понес потери. Ротный один, сволочь поганая, задурил...

Лицо подполковника приняло хищное выражение. А Михаил вспомнил того, седоголового, с сорванными погонами.

— Ты приказал его расстрелять?

Носенко повернулся всем корпусом, словно круглая голова плохо вращалась на толстой короткой шее.

— Для меня дисциплина — святое, — медленно сказал он. — И хватит об этом. Поговорим о тебе. Водителя я где-нибудь найду, а командира...

— Вы хотите...

— Вот именно — хочу, — перебил Носенко. — Примешь первую роту. Твой предшественник оказался болтуном и предателем, слишком многое стал замечать, а сегодня дошло до прямого неповиновения.

— И ты его решил в расход? — спросил Михаил, глядя на комбата в упор. Тот выдержал взгляд, только сжал губы.

— Подчиненный не выполнил приказ. Мы на фронте, а не в пансионе для благородных девиц. Запомни, Обут, неповиновения не потерплю!

— Я пока не дал согласия. Не знаю, имею ли право. Четырнадцатая армия соблюдает нейтралитет.

— Ты себя все еще в ней числишь? — расхохотался комбат. — Они ж тебя продали. Ты выполнял приказ, а тебя под суд? За исполнение долга — небо в клеточку и пуля в затылок?..

— Все равно из армии меня никто не увольнял, — упрямо повторил Михаил, оттягивая время. Принимать из рук Носенко офицерскую должность, становиться его, пусть невольным, соучастником немного чести.

— Но ты уже воевал против мамалыжников! — воскликнул Носенко нетерпеливо.