Пока же мы с Алёной жили своими проблемами, озабоченные ее состоянием и рождением будущего ребенка.
В асиновской больнице Алёне сказали, что беременность проходит плохо и есть угроза выкидыша. Ей выписали витамины и посоветовали лечь в Асино на сохранение. Она отказалась: не хотела оставлять меня одного.
Асино был скорее большое село, чем город, но нам с Алёной после затерянного в тайге ЛЗП Большой Кордон он казался мегаполисом: магазины – продуктовый и ширпотреб, ресторан и даже маленький кинотеатр.
После консультации у врача-акушера мы – бывшие москвичи – долго бродили по центру вокруг райисполкома и РОВД, где я отметил маршрутный лист, оглушенные количеством незнакомых людей и изредка проезжавшими нерабочими машинами. Кроме того, в Асине было два трехэтажных блочных дома – со всеми городскими удобствами: канализация, водопровод, отопление. Центр городка был блочный, мало чем отличавшийся от любого советского большого поселка, а дальше начинались деревянные срубы – Сибирь. Париж, Лондон и прочее европейское захолустье не шли с Асино ни в какое сравнение.
Снег перестал идти ранним апрелем, и днем стало подтаивать. Потом – как-то сразу – показалась черная мокрая земля, и лежневка начала плохо держать тяжелые, груженные лесом машины. Вывоз с верхнего склада закончился, и мы в основном работали на погрузке на нижнем складе, отправляя уже поваленный, оттрелеванный, вывезенный с верхнего склада и отсортированный бракером-нормировщиком лес на асиновский леспромкомбинат. Оставлять стволы в тайге на лето нельзя: сгниют. Томская тайга – болото.
Летом мы в основном занимались починкой барака, заготовкой дров на зиму и походами в тайгу за ягодой и грибом. Тайга начиналась сразу за нашим двором, и мы с Алёной шли по топкой земле собирать лесной продукт, бывший нужным и желанным подспорьем в нашем рационе. Кроме того, мы договорились в поселке и брали для Алёны парное молоко.
К началу августа стало ясно, что Алёна не сможет остаться рожать в Асине: ей было плохо, и асиновская врачиха-акушер Фарида Галиповна советовала уезжать в Москву, пока срок терпит. Предполагалось, что Алёна родит в середине сентября. Совместными усилиями мне, моей маме и асиновским врачам удалось уговорить Алёну ехать рожать в Москву. В середине августа я отвез ее в Асино и посадил на автобус, идущий в Томск. Оттуда она должна была лететь в Москву. Удивительно, но никто нам не сказал, что летать на восьмом месяце беременности не рекомендуется. А сами мы, дураки, не знали.
25 августа – на три недели раньше срока – у Алёны начались схватки, моя мама вызвала неотложку, и после двухдневных мук Алёна родила девочку. Я узнал об этом из телеграммы от мамы. Дочку назвали Маша.
Маша – недоношенная, зараженная в роддоме стафилококком – до трех месяцев беспрестанно находилась в больницах. Когда ее наконец отдали домой, было абсолютно ясно, что Машу нельзя везти в Сибирь, поскольку ей требовался серьезный уход и постоянный врачебный надзор. Это можно было обеспечить только в Москве и с помощью моей ушедшей на пенсию мамы. Потому Алёна и Маша остались в Москве, а я продолжал жить в Сибири один.
Полинезиец Матвей
Наступила осень, и колонийные вернулись на делянки. Надо было ремонтировать уже построенные лежневки, покосившиеся за лето, и строить новые от верхних складов у новых делянок на нижний склад у трассы. Этим мы и прозанимались в преддверии зимы. Она пришла скоро – в середине октября, хотя мелкий колючий снег посыпался еще раньше. А затем – как-то сразу – снег плотно лег на вымерзшую от холода землю, и ударили морозы.
В один выходной ко мне в барак пришел местный печник Матвей. Я читал присланную из Москвы книгу Сомерсета Моэма, действие в которой происходило на полинезийских островах, а за окном дым валил из трубы, мешаясь с белесым небом. Собаки в поселке отскулили с утра и теперь зарывались в снег греться. День затевался долгий, как все воскресные дни, и ветки в тайге за бараком щелкали от морозной хрупкости. А в книге солнце плавилось от собственного багрового жара, и напоенный южным морем воздух пах гибискусом, хоть я и не знал, как это. Чудная жизнь открывалась лазурным океаном за рифами, о которые билась пена прибоя, и смуглые женщины с цветами в темных волосах хотели любить.
Полинезия, словом.
Дверь приоткрылась, и в нее заглянул Матвей.
Был он маленький горбун, живший в поселке, и до того я никогда не говорил с ним и двух слов. Здоровались и только. А тут пришел.
Матвей стоял весь белый: кровь выстудило с мороза.
– Войду? – спросил Матвей.
Я кивнул и сел на кровати. Матвей оббил валенки от снега у порога, вошел, огляделся и за неимением стула уселся на перевернутое ведро. Он расстегнул косматый полушубок и осмотрелся по сторонам.
– Что, Олег, мерзнешь у нас в Сибири?
Я кивнул.