Тут я понял, что баул спереди – завернутый в теплый платок ребенок. Она его чуть подкачивала, он крепко спал на морозе, и ни шум голосов, ни Колькин хохот его не тревожил.

– А шо така брудна? – поинтересовался Панасюк.

– Так ее в угольном вагоне везли, – вмешался Бакакин. – Угольный-то не пломбируется, они на станциях отгружают понемногу, вот туда ее с малым и поместили. Ничего, Тарасыч, – заржал Колька, – будешь говорить, что на шахтерке женился!

И засмеялся в кашель.

– Ладно, – сказал Тарасыч, – пошли до хаты.

Девочка кивнула и пошла за ним. Я догнал их на повороте к дому Пасюка и начал объяснять, что не достает топора, но Тарасыч не стал меня слушать: потом.

Вернувшись в барак, я застал оживленные дебаты колонийных относительно “невесты” Пасюка.

Коля еще не уехал и в сотый раз пересказывал свою историю:

– Я в Асине на станции машиниста встретил – еще по Белому Яру его знаю – сидел с ним, ну он мне и говорит: хочешь, ставь бутылку и забирай ее на хуй. Но я-то “парашу” эту сразу “пробил”: ему ее деть некуда, он же на Север в зону под погрузку идет, а там состав “шмонать” будут. Хошь, говорю, давай ее сюда, пока я сам у тебя за нее бутылку не попросил. Ну он и отдал. Я ее и ебать не стал: брал для Тарасыча – он давно просил ему бабу привезть.

Матримониальные планы Пасюка, о которых я не имел представления, вызвали жаркий спор среди колонийных.

– И чего ему не жениться? – кричал поверх всех голосов мельтешной цыган Светка Бебешко. – Он пятнарик свой “звоночком” отмотал, здесь уже сколько лет вольный торчит, хозяйство у мужика, ему баба в помощь нужна!

– Все мы здесь вольные, – спорил Иван Найденов, – ты вон ссыльный, я вчистую “откинулся”, только идти некуда. Надо по-путному делать, а то взял блядь с приблядком, на него ж братва смотрит.

– Ты почему такой? – удивлялся Светка-цыган. – Ему годов уже хуева куча, наперед нужно думать, а не кто чего скажет. Дом есть, деньжат подкопил, осенью еще поросят прикупит. Вот баба молодая в помощь и сгодится.

– Так баба, а не блядь всякая! – отстаивал свою позицию блюститель морали и тамбовский “авторитет” Иван Найденов.

– Ну и чего, что “простячка”? – вмешался Чекмарь. – А как ей с малы́м выжить после зоны?

И все в таком духе.

Позже вечером я пошел к Пасюку отдать деньги, что задолжал. У него на дворе топилась баня. Сам Тарасыч возился у печи. В красном углу висели образа, и Христос в тот день показался мне худее обычного.

– Березой топить, – выпрямился под потолок Олекса Тарасыч, – жару в хате много, но печь шибко грязнится.

Он разлил по стаканам стоявший в большой бутыли на столе мутный самогон, мы выпили. Тарасыч чего-то от меня ждал, каких-то слов, но я не знал, что сказать.

– Слышь, Тарасыч, – я уже застегнул телогрейку, собираясь уходить, – я после смены топор один не досчитался.