– Самоубийство – это не глупость, – твердо проговорила она. – И мне кажется, что вы подумали так обо мне лишь потому, что вас саму посещают подобные мысли.
– Иногда меня посещают темные мысли, – призналась я.
– То есть, если бы на консультацию не пришли вы, это могло бы означать, что вы решили все прекратить.
– Решила все прекратить, – эхом повторила я. Мне понравилась фраза. Нам постоянно твердят, что надо жить дальше, что бы ни происходило. Чем сильнее ты страдаешь, тем упорнее все вокруг повторяют, что надо быть сильной и, стиснув зубы, жить дальше. Но если (как в моем случае) человеку не приходится сталкиваться с очевидными испытаниями в жизни, никому не придет в голову напомнить ему, что надо жить дальше. Предполагается, что он и так будет жить дальше, продолжая идти вперед, как автомат. А как же иначе? Для того чтобы остановиться, необходимо усилие воли, акт насилия над собой. Далеко не каждый на это способен.
– Если я иногда пропускаю сеансы, – сказала мисс Кеплер, – то лишь потому, что предпочитаю свое вранье правде Коллинза.
Мы вышли из парка, и она показала, в какую сторону пойдет дальше. Это было не приглашение к совместной прогулке. Она протянула мне руку, и я пожала ее, на этот раз безо всякого подобострастия. Я выразила надежду, что мы с ней еще пообщаемся. Едва заметным кивком она дала мне понять, что такое возможно. У меня было чувство, что мисс Кеплер – именно тот человек, с которым можно поговорить по душам. С которым можно не притворяться.
Когда она развернулась, чтобы уйти, я прошептала:
– Я не та, за кого себя выдаю. Ребекка – это не настоящее мое имя.
Она помедлила и улыбнулась печальной улыбкой.
– Это не страшно, – сказала она. – Мы все притворяемся кем-то другим. А Ребекка – очень красивое имя.
Она пошла прочь. Я смотрела ей вслед. Ее каблуки не издавали ни звука, словно и не касались асфальта. Стоя под сенью кованых чугунных ворот, я оглянулась на парк. Вечерние городские огни образовывали светящийся ореол вокруг вершины холма. Когда я опять посмотрела на улицу, мисс Кеплер уже скрылась из виду, и у меня почему-то возникло странное чувство, что ее не было вовсе.
Бретуэйт III: «Убей себя в себе»
Осенью 1965 года, когда автор тетрадей, представленных в этой книге, начала посещать доктора Бретуэйта на Эйнджер-роуд, сам Бретуэйт приближался к пику своей известности, хотя его восхождение не было гладким.
Защитив докторскую диссертацию, Бретуэйт не остался в университете, где ему предлагали должность лектора. С него было достаточно Оксфорда. За три года, прошедших с той достопамятной ссоры с Колином Уилсоном, в нем окрепло ощущение, что настоящая жизнь происходит совсем в другом месте. В июне 1959 года он приехал в Лондон, снял крошечную однокомнатную квартирку в Кентиш-Тауне и занялся поисками работы. Он брался за все, что угодно, и не чурался тяжелого физического труда. Работал на стройках и на заводских складах, но поскольку он вечно опаздывал и постоянно конфликтовал с начальством, не признавая никаких авторитетов, его отовсюду увольняли уже через две-три недели.
К концу года притяжение новизны этих бесцельных мотаний померкло, и Бретуэйт написал Р. Д. Лэйнгу, который в то время занимал должность старшего ординатора в Тавистокской психотерапевтической клинике на Бомонт-стрит. Бретуэйт писал, что он видел, как Лэйнг работал в Нетли, и именно эти наблюдения вдохновили его вернуться в Оксфорд и изучать психологию. И теперь, писал он, ему хотелось бы продолжить практику под руководством Лэйнга. Это был первый и единственный раз, когда Бретуэйт проявил столь смиренную почтительность к кому бы то ни было. В ответном письме Лэйнг написал, что если Бретуэйт всерьез настроился на карьеру в психиатрии, сначала ему следует получить степень по медицине. Письмо было вежливым и учтивым, советы – правильными и разумными, но Бретуэйту показалось, что Лэйнг принижает его достоинство. Он не привык к такому обращению. Он был уверен, что Лэйнг оценит его таланты и сразу предложит ему работу. Во втором письме он изложил некоторые идеи из своей диссертации и выразил мнение, что для того, чтобы понять человеческий разум, ему вовсе не нужно знать, как лечить детей от диареи. На это письмо Лэйнг не ответил.
В начале 1960 года Бретуэйт случайно столкнулся с Эдвардом Сирсом, которого впервые встретил в компании Колина Уилсона. По терминологии того времени Сирс был «заметной, колоритной фигурой», известной в Сохо. Даже в самом разгаре лета он одевался как аристократ эдвардианской эпохи, иногда носил бриджи чуть ниже колена и никогда не выходил из дома без галстука или шейного платка. Он был щупленьким и невысоким и, когда бывал пьян (что случалось достаточно часто), не гнушался подкатывать с непристойными предложениями к незнакомым мужчинам в барах, невзирая на реальные риски, которыми сопровождалось подобное поведение. Как писал Бретуэйт в своих мемуарах «Я сам и прочие незнакомцы», именно так возобновилось его знакомство с Сирсом в пабе на Дин-стрит. Бретуэйт, который в то время работал продавцом на овощном рынке в Ковент-Гарден и зарабатывал сущие гроши, сказал Сирсу, что тот может делать с ним все, что угодно, если купит ему пинту пива. Двое мужчин уединились в углу бара и погрузились в беседу. Хотя Бретуэйт никогда не шагал в авангарде политкорректности, он не питал никаких предубеждений относительно половых предпочтений. («Почему меня должно волновать, что другой мужик делает со своим членом? Со своим членом я делаю то, что хочу».) Пока Сирс покупал ему выпивку, его совершенно не беспокоило, что руки нового знакомца блуждают по его бедрам и норовят ухватить за промежность. У нас нет свидетельств, а значит, и нет оснований предполагать, что дело зашло еще дальше, но под закрытие бара Сирс предложил Бретуэйту работу в редакционном отделе «Метьюэна». Бретуэйт принял его предложение и уже в следующий понедельник явился в офис издательства. Работа оказалась непыльной: он оценивал рукописи, занимался редакторской правкой и корректурой и вскоре выяснил, что никто – и уж точно не Сирс – не возражал, если он уходил в обеденный перерыв пропустить пару бокалов и пропадал на весь день.
Зельда приезжала к нему из Оксфорда на выходные раз в две-три недели. Бретуэйт развел у себя в квартире настоящую помойку. Поскольку окна единственной комнаты выходили прямо на проезжую часть Кентиш-Таун-роуд, стекла всегда были грязными, а снаружи с утра до ночи грохотали автобусы. Из всех сантехнических удобств в квартирке была только раковина, которую Бретуэйт использовал в качестве писсуара. Также имелась предынфарктная двухконфорочная плита, односпальная кровать с тонким замызганным матрасом, письменный стол и единственный стул. Общая ванная для жильцов располагалась этажом выше, но поскольку горячей воды никогда не хватало на полную ванну, Бретуэйт обычно довольствовался «французским мытьем» у раковины. Когда к нему приезжала Зельда, она сразу же открывала все окна, выкидывала окурки из переполненных пепельниц и выносила на помойку многочисленные пустые бутылки, скопившиеся с ее предыдущего визита. Она сама ненавидела заниматься домашним хозяйством, но даже ей было противно находиться в таком свинарнике.
Зельда с большой теплотой вспоминает эти встречи по выходным. Они с Бретуэйтом занимались любовью на его узкой койке, курили марихуану, подолгу гуляли в парке Хампстед-Хит и подталкивали друг друга локтями всякий раз, когда им попадались одинокие мужчины подозрительной наружности. После поездки во Францию Бретуэйт стал великим поклонником секса на свежем воздухе и ничуть не смущался, если их заставали за этим делом.
По словам Зельды, для него это было счастливое время. По крайней мере, она никогда раньше не видела Бретуэйта таким довольным: «Он совершенно не вписывался в Оксфорд. Он всегда рвался оттуда прочь. А вот Кентиш-Таун подходил ему как нельзя лучше, такой же расхристанный и потрепанный, как он сам». К тому времени он зарабатывал вполне неплохо, и они с Зельдой могли позволить себе иногда сходить в театр или поужинать в ресторане. Бретуэйту, кажется, нравилось работать в «Метьюэне». У него был острый редакторский глаз, и, если бы все сложилось иначе, он мог бы сделать успешную карьеру в издательском деле.
В апреле 1960 года Р. Д. Лэйнг опубликовал свою программную книгу «Расколотое Я». Вопреки расхожему мнению, она не стала бестселлером в одночасье [18], однако, вне всяких сомнений, произвела впечатление на Бретуэйта, который прочел ее сразу, как только она вышла в свет.