Как бы там ни было, этот период уныния продлился недолго.

В сентябре 1961 года, на вечеринке в доме кинопродюсера Майкла Релфа, приятеля Сирса, Бретуэйт познакомился с Дирком Богардом. Богард тогда только что снялся в фильме «Жертва», где играл адвоката, подвергшегося шантажу из-за своей нетрадиционной сексуальной ориентации. Это был важный, программный фильм, и Богарда, прежде кумира легких дневных сеансов, хвалили за смелость, потому что не каждый актер взялся бы за эту роль.

Богард был человеком со сложным характером. Урожденный Дерек Жюль Гаспар Ульрик Нивен ван ден Богарде, он рос в Лондоне, а в подростковом возрасте переехал жить к дяде и тете в Бишопбриггс неподалеку от Глазго. Во время Второй мировой войны он служил в армии и, по его собственному утверждению, принимал непосредственное участие в освобождении узников Берген-Бельзена. Как большинство его сверстников из зажиточных семей среднего класса, он воспитывался под девизом «Никогда не оправдывайся и не жалуйся». Богард был замкнутым, даже скрытным. Его биограф, Джон Колдстрим, писал, что «еще в ранней юности Дирк принялся наращивать толстую кожу, которая [позже] превратилась в непробиваемый панцирь […] Он создал себе личность для общественного потребления».

Богард сорок лет прожил со своим партнером, актером Энтони Форвудом, но всегда отрицал, что он гей. Это было вполне объяснимо в 1960-х, когда, как выразился Колдстрим, даже возможность «разоблачения» в качестве гомосексуалиста означала «реальный страх несмываемого позора». Даже после того, как однополые отношения были декриминализированы Актом о половых преступлениях 1967 года, общественное мнение еще долго не поспевало за буквой закона. Вот почему Богард не смешивал свою публичную и частную жизнь, всегда отделяя одно от другого. Артур Бретуэйт, сын торговца скобяными изделиями из Дарлингтона, запросто переиначил себя в Коллинза Бретуэйта, однако широкая известность Богарда означала, что ему было просто не обойтись без защитного панциря, в котором не слишком нуждался Бретуэйт. Для Богарда ставки были значительно выше.

По собственным словам Бретуэйта, первое, что он сказал Богарду при знакомстве: «Вы прекрасный актер». Богард ответил дежурным «спасибо». Этот комплимент он слышал тысячу раз. Однако Бретуэйт уточнил: он имеет в виду вовсе не профессиональную деятельность. Он наблюдал, как Богард общается с другими гостями на вечеринке. «Все, что вы говорите и делаете, – сплошное притворство. Лицедейство, как оно есть». Богард изобразил надменную улыбку, знакомую каждому, кто видел его на экране. Прежде чем он успел ответить, Бретуэйт продолжил: «Даже теперь вы играете. Вы улыбаетесь, но ваша улыбка – всего лишь маска».

В семитомных мемуарах Богарда нет ни единого упоминания о Бретуэйте, но в частных беседах с друзьями он вспоминал эту встречу, а также последующее общение с Бретуэйтом, которого называл выдающимся человеком. Что-то в «гаргульеподобных» чертах Бретуэйта и его дерзких манерах заставило Богарда ослабить обычную бдительность. Возможно, все было проще: один позер узнал другого.

Они уединились в углу, где очень удачно стоял столик с выпивкой. Богард попросил Бретуэйта рассказать о себе, что тот расценил не как искреннее любопытство, а как попытку увести разговор в сторону от его собственной личности. Богард даже не слышал об «Убей себя в себе», но Бретуэйт изложил ему вкратце свои основные идеи. Богард, как впоследствии писал Бретуэйт, «слушал внимательно, не поднимая глаз. Было ясно, что он узнал себя в моих словах. На пару минут облицовка отпала, и я разговаривал не с Дирком Богардом, а с Дереком ван ден Богарде». Момент истины длился недолго. Их разговор прервала хозяйка вечеринки, которая утащила Богарда знакомиться с другими гостями. Но перед тем как уйти, Богард – снова надевший маску публичной личности – попросил Бретуэйта прислать ему экземпляр его книги. Бретуэйт выполнил его просьбу и через несколько дней получил от актера записку с приглашением в его особняк Драммерс-Ярд вблизи Эмиршема, в двадцати милях к северо-западу от Лондона.

Бретуэйт приехал с часовым опозданием, но Богард то ли этого не заметил, то ли не придал значения. «Он изображал безразличие, – писал Бретуэйт, – как будто и вовсе забыл, что пригласил меня в гости». С такой притворной рассеянностью представителей высшего класса Бретуэйт уже сталкивался в Оксфорде. «Этим людям всегда было важно показать окружающим, что их мысли заняты чем-то поинтереснее, чем простая плебейская пунктуальность». Дом был огромным, но Богард провел Бретуэйта в крошечный кабинет, который называл своим тихим убежищем.

Портрет Богарда в «Я сам и прочие незнакомцы» получился язвительным и смешным. Бретуэйт очень подробно описывает все достоинства, слабости и недостатки актера. Богард, представленный в книге, одновременно тщеславен, уклончив, обаятелен, великодушен, остер на язык и раним. Согласно грубой классификации человеческого рода, придуманной Бретуэйтом, Богард относился к категории «блистательных раздолбаев». Судя по мемуарам Бретуэйта, он избавил Богарда от чувства вины за то, что тот притворялся не тем, кем был на самом деле; убедил его, что притворное «я», которое он имитировал, было таким же реальным, как то «я», которое он скрывал. Он разъяснил Богарду свою теорию о двойниках. Как понять, кто из них настоящий, а кто самозванец? Их знакомство продлилось не больше нескольких недель, но оказало значительное влияние на них обоих. В одной из частных бесед Богард сказал: «Для меня стало большим облегчением узнать, что вовсе не обязательно всегда «быть собой»; что это нормально – быть своим двойником».

Вскоре о Бретуэйте узнали в широких кругах, и он получил много звонков от других актеров и людей, связанных с кино и театром. Бретуэйт любил актеров. Они были живым воплощением его идей. Актеров ценят за то, что они притворяются теми, кем не являются на самом деле. В «Убей себя в себе» он цитирует отрывок из «Мифа о Сизифе» Камю:

«Своим повседневным лицедейством [актер] показывает, насколько видимость может создавать бытие. Ибо таково его искусство – доведенное до совершенства притворство, максимальное проникновение в чужие жизни. В итоге его призвание ясно: всеми силами души он стремится быть ничем, то есть быть многими».

Бретуэйт продолжает:

В конце каждого представления мы аплодируем стоя. Мы кричим: «Браво! Бис!» Чем убедительнее иллюзия, тем громче аплодисменты. И все же, когда мы выходим из театра, нам претит притворство. Мы порицаем людей, которые пытаются быть не собой, а кем-то другим. Это стремление «быть собой» – ересь, как она есть. К миру следует относиться как к большой сцене, на которой мы представляем ту версию себя, какой хотим быть здесь и сейчас. Только заново изобретая себя раз за разом – только «будучи многим», – мы можем избавиться от тирании застывшего, неизменного «я».

По мнению Бретуэйта, это и есть настоящий путь к счастью, и его новообретенная театральная клиентура оказалась восприимчивой аудиторией. Актеры, в силу своей профессии, уже отщепенцы. С ранних лет они понимают, что им надо играть, чтобы вписаться в общество. «Я вовсе не утверждаю, – писал Бретуэйт, – что из голубых получаются лучшие актеры. Просто общество устроено так, что всем голубым приходится быть актерами».

Сначала Бретуэйт приходил к клиентам на дом, но уже к концу августа 1962 года скопил достаточно денег, чтобы бросить работу в издательстве и снять двухэтажный дом на Эйнджер-роуд. Он сам поселился на первом этаже, а на втором принимал «посетителей». Если люди готовы платить Бретуэйту пять гиней в час, он уж точно не станет отказываться. Вскоре он зарабатывал за три часа столько же, сколько за целую неделю в «Метьюэне».

Зельда, которая к тому времени тоже окончила аспирантуру, переехала к нему в конце года. В первое время все было очень даже неплохо. У Зельды был свой собственный доход, и она никогда не впадала в зависимость от Бретуэйта, как Сара Чизем и другие его многочисленные подруги. В ту зиму она работала над своей первой книгой, «Лик другой женщины».

Вначале Бретуэйт очень серьезно отнесся к своей, по сути, случайной роли востребованного психотерапевта. Он проводил вечера за чтением психологической и психотерапевтической литературы. Однако он не изменил свои взгляды, которые высказал в «Убей себя в себе». Он пренебрежительно относился к психоаналитической модели и даже отрицал существование бессознательного. Анализ сновидений он называл тарабарщиной, практикуемой псевдошаманами. Тем не менее то, что он делал у себя в кабинете на Эйнджер-роуд, как будто давало вполне неплохой результат. Его ежедневник был заполнен на полгода вперед. Он построил перегородку на втором этаже, отделив приемную от кабинета, и нанял секретаршу, чтобы вести запись приема и следить за оплатой счетов. Филлис Лэмб, его первая секретарша, вспоминала, что на прием к Бретуэйту ходили «толпы красивых девушек и всевозможных представителей богемы». Многие потенциальные клиенты заявлялись на Эйнджер-роуд без предварительной записи. Их либо вежливо выпроваживали, либо просили дождаться, когда Бретуэйт освободится. В перерывах между сеансами Бретуэйт нередко спускался вниз, где выкуривал косячок или выпивал бутылку пива.

Роман Зельды вышел в конце 1963 года. «Обзервер» назвал его проницательным и глубоким портретом новой женственности. Обозреватель литературного приложения к «Таймс» сравнил Зельду с Вирджинией Вулф. Теперь телефон на первом этаже чаще звонил по Зельде, чем по Бретуэйту. «Разумеется, он завидовал, – вспоминала она. – Коллинз никогда не умел радоваться чужому успеху». Бретуэйт просматривал все статьи о Зельде Огилви в поисках упоминания своего имени и, не найдя такового, в сердцах швырял журнал или газету через всю комнату. «Кажется, он всерьез полагал, что своим успехом я обязана ему». По выходным они с Бретуэйтом устраивали у себя вечеринки или ходили на вечеринки к кому-то еще. Ночные гулянки на Эйнджер-роуд продолжались до утра и завершались только тогда, когда последний гость без сознания падал на пол. Соседи неоднократно вызывали полицию, и именно Зельда убеждала стражей порядка, что ничего предосудительного не происходит.

Продажи «Убей себя в себе» пошли вверх. Эдвард Сирс пригласил Бретуэйта на обед и попросил написать продолжение. Бретуэйт отказался. Частная практика приносила ему больше денег, чем авторские отчисления за книгу. «Да, – сказал Сирс, – но если бы не было книги, то не было бы и клиентов, приносящих доход». В наше время мир движется быстро, продолжал он. Если Бретуэйт не явит общественности никаких новых работ, его клиенты переметнутся к следующему «злободневному чуду». Он хитро упомянул, что Лэйнг не сидит сложа руки и у него вышло еще две книги [21]. Бретуэйта это не убедило. У него не было времени писать книгу. В «Убей себя в себе» он сказал все, что хотел. Зачем повторяться? Понятно, что Сирса заботила отнюдь не карьера его бывшего сотрудника. Он стремился освоить растущий рынок книг по психиатрии. Он предложил Бретуэйту составить сборник случаев из практики в качестве дополнения к «Убей себя в себе». Он напомнил, что многие считают его шарлатаном. Это будет хорошая возможность доказать, что они ошибаются. «Но они вовсе не ошибаются, – возразил Бретуэйт. – Я и есть шарлатан». Сирс уже понял, что бесполезно его убеждать, однако в самом конце обеда упомянул о немалом авансе, который готов был заплатить.

Примерно через неделю Бретуэйт позвонил Сирсу и сказал, что у него есть идея для новой книги. Это будет подборка случаев из его собственной практики, своеобразный контрапункт к «Убей себя в себе». «Эти случаи, – сказал он, – выполнят ту же самую функцию, что и притчи в Библии». Их предыдущий разговор он даже не упомянул. Сирс сказал Бретуэйту, что это отличная идея, и уже через несколько дней они подписали договор.