Когда дети из племени пенан вырастают своим родителям по пояс, они традиционно отправляются в долгое путешествие по джунглям, чтобы изучить свою землю. Всего одно поколение назад родители забирали своих детей из школы на недели и даже месяцы, чтобы они познали историю своего народа и приобрели необходимые для жизни в джунглях навыки. Но в последние годы дети настолько сильно перегружены в школе, что им некогда запоминать, сохранять и передавать знания своих предков. Беседуя с Буджангом, я пришел к выводу, что самую большую опасность для их культуры представляют не сами лесозаготовительные компании (с которыми можно бороться, перекрывая и дороги, и деревья), а образ жизни и взгляды лесорубов.
Буджанг однажды поделился своими опасениями относительно этой культурной эрозии, пока мы сидели за обеденным столом и ели короткие почерневшие бананы. Его сыновья играли на полу со своими домашними животными – неугомонным детенышем макаки и ленивым лупоглазым панголином. Буджанг сказал, что хотя его сыновья стали неплохими охотниками, у них так и не выработалось безошибочное чувство направления, которое позволяло ему идти много миль по густым, непроходимым зарослям и не сбиваться с пути – этот навык появляется только у тех, кто постоянно живет в джунглях. Он переживал, что его внуки и правнуки будут знать еще меньше и потому попадут в еще большую зависимость от государства.
Мы, жители индустриально-развитых стран, привыкли считать, что все охотники и собиратели по умолчанию хотят «перейти» к оседлому образу жизни, начать заниматься сельским хозяйством и интегрироваться в систему глобального капитализма, но, как показывает пример Буджанга и многих других представителей коренных народов, далеко не все человечество мечтает жить в так называемом современном мире. Некоторые племена охотников-собирателей, скажем, шайены, предпочли отказаться от оседлой жизни и вернулись к охоте и собирательству. Многие другие, как тот же Буджанг и члены его семьи, приняли лишь отдельные элементы западного образа жизни: на диких свиней они охотятся с дробовиком, а на птиц – с духовыми трубками. Пути развития человечества постоянно разбегаются в разные стороны. Далеко не все дороги должны вести на Таймс-Сквер.
Однако, как я узнал от Буджанга, тропа современного потребительского капитализма – с его бесконечными (и бесконечно продвигаемыми) удобствами, чудесной медициной и волшебными технологиями, – как магнитом притягивает к себе представителей коренных народов. С приходом западного капитализма жизнь охотников-собирателей быстро становится невыносимой – их земли сокращаются, государственное вмешательство усиливается, традиции разрушаются, знания исчезают, а ассимиляция ускоряется. В таких условиях переход к оседлому западному образу жизни является ничем иным, как выбором пути наименьшего сопротивления.
Когда коренная община принимает ценности доминирующей культуры, неважно, под угрозой физического насилия, добровольно или из страха «навсегда отстать» (угроза, которой часто злоупотребляет правительство Малайзии), неизбежно разрываются все нити, что связывают эту общину в единое целое: язык, знания, религиозные практики, связь с малой родиной, семейные отношения и ценности. По сути, проблема, стоящая перед коренными общинами, является сугубо мнемонической; культура, долго хранившаяся в коллективной памяти и закодированная в их землях, постепенно просто забывается.
Современные чероки хорошо знакомы с этой проблемой, однако они сумели найти свой способ борьбы с эрозией культуры. В отличие от Буджанга или чистокровных навахо Бесси и Гарри Бегей, которые сохранили большую часть своей культуры, поскольку жили вдали от цивилизации, почти полностью отказались от использования современных технологий и никогда не изучали английский язык, чероки пытались найти баланс между ассимиляцией и сохранением традиционного образа жизни. Практически с первого дня колонизации Америки чероки начали учить английский язык, активно осваивать новые технологии и перенимать европейские методы ведения сельского хозяйства и торговли, не забывая при этом яростно бороться за сохранение своего наследия.
Эта борьба продолжается и по сей день. Поскольку язык жизненно необходим для сохранения культуры, в последние годы чероки, как и многие другие племена, основали множество школ «полного языкового погружения», которые помогают детям начать свободно говорить на родном языке, даже если их родители им не владеют. Я посетил одну из таких школ – «Академию Китува» в Северной Каролине. Школой руководил человек по имени Гиллиам Джексон. Из примерно четырнадцати тысяч восточных чероки Джексон был одним из немногих, кто все еще свободно говорит на языке чероки.
В Китуве все мероприятия – уроки, игры, трапезы, пение, – проводились на языке чероки. Над входом в школу висел плакат: «Английский заканчивается на этом месте». В одном классе я увидел разноцветные деревянные кубики, которые можно найти в любом детском саду, однако вместо знакомых букв латинского алфавита на них были напечатаны непонятные закорючки, похожие на буквы, придуманные самим Толкином. Это был, как объяснил Джексон, алфавит чероки или, точнее говоря, слоговая азбука чероки. Большинство взрослых носителей языка чероки не умеют ни читать, ни писать эти знаки, однако в школе детей учили и тому и другому.
Письменность чероки была изобретена в начале девятнадцатого века кузнецом из племени чероки по имени Секвойя, также известным как Джордж Гист. Не умея говорить по-английски, Секвойя по достоинству оценил преимущества письменности, которая позволяла белым людям общаться на больших расстояниях и, что самое важное, сохранять знания в неизменном виде, в то время как устная традиция предполагает импровизацию, в следствие чего знания меняются из поколения в поколение. Как сообщалось в одном из выпусков «Миссионерского Вестника» от 1828 года Секвойя был уверен, что «если бы он умел быстро писать на бумаге, это можно было бы сравнить с умением ловить и приручать диких животных».
Видя все преимущества письменности, Секвойя приступил к разработке своего собственного кода. Сначала он придумывал сложные иероглифы, каждому из которых соответствовало определенное слово, однако они получились слишком сложными для рисования и запоминания, поэтому позже он заменил их более простыми символами. Когда список слов перевалил за тысячу, даже эти символы оказались слишком трудными для запоминания. В конце концов, после долгих экспериментов, Секвойя разбил язык на восемьдесят шесть слогов, каждому из которых был присвоен свой знак. Ему потребовалось двенадцать лет на то, чтобы создать работоспособную систему.
Как только алфавит был готов, Секвойя первым делом научил свою шестилетнюю дочь читать. Затем они вместе начали демонстрировать соседям возможности новой системы: Секвойя просил знакомого произнести какую-нибудь фразу и записывал ее на клочке бумаги, а затем просил другого человека отнести бумажку его дочери, которая находилась вне пределов слышимости. Читая по бумажке, маленькая девочка слово в слово повторяла фразу, чем неизменно шокировала всех присутствующих.
Слоговое письмо Секвойи быстро завоевало популярность. Вскоре его начали использовать для записи текстов священных песен и рецептов целебных снадобий. В 1828 году вышел первый номер первой двуязычной газеты «Чероки Феникс». В 1980-х годах была изобретена первая пишущая машинка, на которой можно было печатать тексты на языке чероки, а позже были предприняты попытки создать соответствующую клавиатуру. Однако из-за технических и финансовых проблем набор текста с использованием алфавита Секвойи оставался слишком сложным вплоть до 2009 года, когда появилось первое удобное приложение для айпадов, в котором стало очень просто набирать тексты на языке чероки.
Джексон сказал, что дети в его школе учатся печатать на планшетах с поразительной легкостью. «Мы действительно далеко продвинулись в технологиях, – сказал он. – Все эти дети могут писать сообщения, они могут пользоваться айпадами, они могут пользоваться компьютерами, или как вы их там называете. Они гораздо более продвинутые, чем я. Но с точки зрения способности идентифицировать растения, лекарства и съедобную пищу в лесу, им далеко до меня, потому что они утратили связи».
Джексон понял, что книги, в которых европейские культуры увековечивают полученные знания, не могут должным образом сохранить знания, которые передается устно и кодируются в земле. Для выживания индейским культурам нужны и язык, и земля.
Люди, которые борются за сохранение культур коренных народов, как правило, делятся на два противоборствующих лагеря. Одни считают, что технологии (будучи гибкими и непредвзятыми) продолжат развиваться и тем самым не только помогут сохранить отдельные элементы местной культуры (как, например, клавиатура с алфавитом чероки), но и найдут им место в современной реальности (на цифровых картах). Другие, как например, Джексон, утверждают, что если люди не будут жить на своей земле, то никакие технологии не помогут им спасти свои культуры от исчезновения.
По иронии судьбы, учитывая его общее отвращение к технологиям, Ламара Маршалла можно считать истинным техноевангелистом. Он загружает тысячи миль старинных троп в программу для работы с картами местности – вместе с индейскими преданиями, а также описаниями животных и полезных растений, которые встречаются на этих тропах, – с тем, чтобы в один прекрасный день к этим данным получили доступ будущие поколения чероки.
На следующий день после нашего подъема на Большой Штамп, Маршалл пригласил меня в офис «Дикого Юга», чтобы показать плоды своих трудов. Используя программу Google Earth, он нанес на карту тропу, которая соединяла тропы Рейвен-Форк-Трейл и Соко-Крик-Трейл. На современной спутниковой карте желтая линия иногда проходила не только по зеленым склонам гор, но и по асфальтированным парковкам. Эти несуразности поначалу раздражали Маршалла, и он даже собирался использовать
В эти цифровые ландшафты Маршалл вставлял все то, что древние чероки могли увидеть на тропе: листья женьшеня, лосей, бизонов, деревья с зарубками и другими отметками, пересечения со старинными торговыми путями. На одном из холмов под названием Гора Гремучей Змеи я даже нашел изображение Уктены – рогатого змея из мифов чероки.
В свое время Джеймсу Муни рассказали, что чудовище Уктена скрывается в темных, глухих ущельях Великих Дымящихся Гор. Однажды местный знахарь по имени Агануници отправился на охоту за великим змеем, надеясь забрать алмаз, который был воткнут в лоб чудовища. Он шел на юг через земли чероки, встречая по пути мифических змей, лягушек и ящериц, пока, наконец, не достиг вершины горы Гахути, где увидел спящую Уктену. Знахарь спустился к подножию горы и сложил большой круг из сосновых шишек. Внутри круга по периметру он выкопал глубокую траншею, оставив таким образом небольшой островок в центре. Затем знахарь поджег сосновые шишки, подкрался к змее и пустил стрелу ей прямо в сердце. Змея проснулась и бросилась за знахарем. Человек был готов к погоне; он сбежал с холма и прыгнул в огненный круг. Змея плевалась ядом, но он без следа сгорал в пламени. Пока человек спокойно стоял внутри огненного кольца, раненая змея извивалась в агонии и крушила все вокруг. Черная кровь стекала вниз по склону, заполняя круглую траншею. Знахарь стоял на маленьком островке до тех пор, пока зверь наконец не обмяк. Спустя семь дней он подошел к лежбищу змея, и хотя птицы почти полностью растерзали плоть чудовища, одна вещь осталась нетронутой: светящийся алмаз. Заполучив этот камень, знахарь вскоре стал самым могущественным человеком в своем племени.
В мифе об Уктене, который я значительно сократил, зашифрован огромный объем как фактической, так и мифологической информации, собранной в тугую нарративную нить. Даже на страницах этой книги вы видите, как все вокруг пылает и грохочет. Представляю, насколько более яркой и живой станет эта история, если прослушать ее стоя на склоне горы, разглядывая безлесные просторы, расчищенные хвостом змеи, и озеро, наполненное ее черной кровью.