В подростковом возрасте Джексон начал исследовать окрестности. Собираясь в очередной поход, он брал у своего дяди машину и отправлялся в дорогу с одним рюкзаком, в котором лежало шерстяное одеяло и небольшой запас еды. Он не помнил, что заставляло его ходить в походы в то время, когда большинство других чероки этого не делали; ему просто нравилось идти по тропе. В колледже он познакомился с компанией белых ребят и стал ходить с ними в еще более дальние походы, чем раньше. За всю жизнь он пробежал семь марафонов, выиграл национальные соревнования по гребле на байдарках и каноэ, а также помог основать лагерь приключений для проблемных подростков-чероки, который работал в течение двадцати лет до тех пор, пока не прекратилось финансирование.
Каждый раз, когда я возвращался в горы Северной Каролины, я обязательно выделял один день на то, чтобы прогуляться с Джексоном. Мне нравилось с ним ходить. Он шел быстрым шагом, но часто останавливался, чтобы показать растения, которые я скорее всего сам бы не заметил: дикий ирис, вертляницу и странный странный цветок под названием пипсисева, который был похож на печальное глазное яблоко, уставившееся на свои корни. Он мог оторвать листик уксусного дерева, чтобы я попробовал его на вкус, или выдернуть корень сассафраса, который имел запах корневого пива. Во время одного из походов он заметил лесной гриб, похожий на мозг кита: огромный, серый и похожий на лабиринт. Он аккуратно срезал его и принес домой, после чего вымочил гриб в соленой воде, чтобы избавиться от насекомых, и поджарил его на сковородке.
Во время прогулок мы много говорили об Аппалачской тропе. У Джексона было бесчисленное множество вопросов вопрос относительно логистики похода. Я предупредил, что мнения у всех разные, однако я могу дать несколько проверенных временем советов: берите с собой минимум вещей, питайтесь здоровой пищей и отправляйтесь в поход с юга на север. (Начинать поход на скалистой горе Катадин и заканчивать его на зеленых холмах Джорджии, по моему мнению, это все равно что возвращаться в Шир с Роковой горы). Напоследок, я посоветовал ему договориться с друзьями и организовать с ними несколько встреч в разных точках тропы. Когда первый восторг уже прошел, а вы вдруг понимаете, что не прошли и половину пути; когда из-за листопада возникает ощущение, что вы оказались в бесконечном зеленом пищеварительном тракте; когда ваши бедра покрываются струпьями, а ступни становятся таким же непропорционально большими, как у Фреда Флинстоуна; когда вы изо всех сил пытаетесь поскорее покинуть Пенсильванию только для того, чтобы оказаться, скажем, в Нью-Джерси; когда вы перестаете понимать, зачем вообще отправились в этот безумный поход и просто хотите побыстрее попасть домой – встреча со старыми друзьями всегда помогает поднять настроение и забыть о проблемах.
Через два года после нашей первой встречи Джексон объявил на своей странице в Фейсбук, что в марте он наконец отправляется на гору Спрингер, чтобы начать оттуда долгожданный поход по Аппалачской тропе. Я написал ему сообщение с поздравлениями и спросил, не хочет ли он, чтобы я составил ему компанию на одном из участков тропы.
Дождливым июньским днем я вышел из автобуса в городе Ганновер, штат Нью-Гэмпшир. Джексон ждал меня под карнизом соседнего университетского здания и выглядел совершенно обычно для шестидесятипятилетнего мужчины, прошедшего тысячу семьсот миль: похудел фунтов на тридцать, под глазами появились круги, щеки впали. На нем были грязные треккинговые полуботинки, синтетические шорты-карго, рубашка из мериносовой шерсти на молнии с дыркой на локте (мышь прогрызла, сказал он), прозрачное пластиковое пончо и потрепанная бейсболка, украшенная булавками, которые он собрал на тропе. В течение трех последующих часов он трижды вспоминал про бесплатный обед, которым его угостили в тот день в местной пиццерии. Чрезмерная благодарность за бесплатную еду – верный признак того, что человек стал настоящим сквозным хайкером.
Он забрал свой сотовый телефон, который заряжался от электрической розетки на стене, а я, быстро вспомнив старую хайкерскую привычку невозмутимо брать все, что плохо лежит, незаметно вытащил из пустого контейнера для бытовых отходов большой мешок для мусора, чтобы дополнительно защитить им от дождя свой спальник. Джексон спросил, какое у меня было прозвище на Аппалачской тропе в 2009 году. Я ответил, что представлялся «Космонавтом». Он сказал, что дал себе имя «Дойи», что на языке чероки буквально означает «снаружи». Я сразу вспомнил его двухлетнего внука Джейкоба, который тоже любил природу. Если Джейкоб слишком долго возился с одеждой и никак не мог одеться, Джексону достаточно было один раз сказать «дойи», чтобы мальчик пулей вылетал к нему на улицу.
С этого момента и до конца похода я был Космонавтом, а Джексон – Дойи.
Мы вышли на затопленные дождем улицы. Вода в ботинках начала хлюпать задолго до того, как мы добрались до тропы. Дойи сказал, что этот год выдался дождливым. Примерно такой же погода была, когда я путешествовал по Аппалачской тропе: на один погожий день приходилось два промозглых.
– Я устал, – признался Дойи. – Устал надевать мокрые носки и мокрые ботинки.
После недолгих поисков мы нашли тропу, которая привела нас к спортивной площадке, а затем вывела в темный лес. Поначалу я боялся, что не смогу угнаться за ним. Я чувствовал, что нахожусь не в лучшей форме – мои ноги были слишком мягкими и слабыми после долгой жизни в городе, в то время как Дойи делал в среднем двадцать миль в день – впечатляющий темп, особенно для человека его возраста.
Однако, пройдя всего одну милю, я понял, что постоянное недоедание и перенапряжение сделали своё дело; Дойи тяжело дышал на подъемах и прихрамывал на спусках, поддерживая правое колено. Я шел за ним и смотрел на его голые и худые икры. Его тело явно поедало само себя. В какой-то момент, поднимаясь по довольно крутому склону, он обернулся, посмотрел на меня и, задыхаясь от усталости, спросил: «Как тебе удаётся не сбивать дыхание?»
Через час нас догнала и перегнала группа других хайкеров, которые шли споро и легко, как встревоженные олени. Все они были белыми молодыми людьми с длинными каштановыми бородами, стройными ногами и небольшими рюкзаками, закрытыми чехлами от дождя: типичные американские сквозные хайкеры. Дойи на их фоне заметно выделялся: у него была более темная кожа, он не носил бороду, был старше на несколько десятков лет и тащил гораздо больше вещей.
Дождь вскоре прекратился, однако нас не переставало время от времени заливать водой, скопившейся на крыше навеса. Стало тихо и тепло. Земля, устланная коричневыми листьями и оранжевыми сосновыми иглами, источала приятный аромат. Повсюду запели дрозды. Характерные звуки начала издавать пестрая неясыть: «оо – оо – оо-ООО».
Вдоль тропы тянулся посеревший от времени каменный забор, за которым стояла пара толстых белых сосен с причудливо раскинувшимися во все стороны ветвями. Одинаково незаметные в глухом лесу, эти два дерева и забор были немыми свидетелями проводившихся в далеком прошлом почти тотальных вырубок. Расчищая леса, фермеры Новой Англии в восемнадцатом и девятнадцатом веках часто оставляли несколько больших деревьев на границах своих участков, чтобы домашний скот мог спрятаться в их тени от солнца. Одиноко стоящие деревья получали много света и потому отличались густыми раскидистыми кронами. Некоторые из них, как, например, эти две белые сосны, были заражены долгоносиками, которые деформировали их ветви. (Такие деревья прозвали «волчьими деревьями» – очевидно, потому, что они жадно, словно волки, пожирающие домашний скот, поглощали солнечный свет, необходимый молодым деревьям.)
Каменный забор также говорил о том, на месте этого леса в прошлым находились фермерские угодья. Большие плоские камни, вырванные плугом из земли, были дешевым, распространенным и долговечным строительным материалом. Однако работа с ними требовала большой усидчивости, поэтому каменные заборы получили широкую популярность только в девятнадцатом веке, когда прочная древесина стала непомерно дорогой. В Нью-Гэмпшире – долгое время там велись самые интенсивные лесозаготовительные работы в стране, – каменные заборы одно время появлялись как грибы после дождя.
Однако, начиная с 1920-х годов, в связи с упадком мелких фермерских хозяйств и стремительным развитием промышленности (соответственно, подъемом консервационизма), большая часть лесов начала восстанавливаться; сегодня 90 % Нью-Гэмпшира снова покрыто лесами. В этих лесах по-прежнему стоят каменные заборы и растут волчьи деревья, напоминая об эпохе, когда дикая природа едва полностью не исчезла в этом штате.
Некоторые хайкеры считают, что эти следы сельскохозяйственной деятельности не дают им в полной мере насладиться дикой природой; они предпочитают ходить по как можно более старым лесам. Действительно, мало что может сравниться с величием и сложностью экосистемы первобытного леса, однако вид молодого деревца, ветви которого пробиваются сквозь трещины в старом заборе, тоже не может не восхищать. Это деревцо наглядно показывает, насколько природа берет свое, если ей просто не мешать. «Создание новой дикой природы в полном смысле этого слова невозможно», – заявил Альдо Леопольд в 1949 году. Однако леса Новой Англии доказывают обратное. Прогуливаясь по ним и разглядывая «волчьи деревья», стены и все остальное, начинаешь понимать, что прекраснее древней дикой природы может быть только новая дикая природа.
Чтобы понять, как и почему появилась Аппалачская тропа, важно знать историю появления каменных заборов и деформированных деревьев. Звучит парадоксально, но расчистка полей была первым шагом к сохранению лесов. Эта странная трансформация – от борьбы за покорение дикой природы до борьбы за ее сохранение, – началась задолго до прибытия первых европейских поселенцев в Северную Америку.
Европейцы колонизировали Америку, преследуя сразу три цели: отправить куда подальше как можно больше людей, чтобы тем самым снизить нагрузку на собственные перенаселенные и загрязненные земли; добыть и отправить домой невиданные доселе богатства; освоить земли, которые они считали дикими, дьявольскими и запущенными. Захват принадлежащих индейцам земель оправдывался тем, как это ни странно звучит, что коренное население не смогло «улучшить» землю с помощью сельского хозяйства и потому утратило право собственности на нее. Тот факт, что коренные американцы тысячелетиями развивали и приспосабливали земли под собственные нужды, никого особо не интересовал.
Результаты археологических исследований говорят, что первые люди, в том числе предки чероки, пришли в Северную Америку пешком более двадцати тысяч лет назад по Беренгийскому мосту – перешейку, на месте которого позднее появился Берингов пролив. Они шли на юг по лугам (обходя гигантский ледник, покрывавший большую часть современной Канады), передвигаясь от лагеря к лагерю, охотясь на гигантских медлительных травоядных животных – мамонтов, мастодонтов, гигантских бизонов и бобров, размером с современного медведя, – и не встречая особых препятствий на своём пути. Они постоянно изучали новые ландшафты, растения, животных и погоду (не только сезонные изменения, но также годовые и даже десятилетние циклы). Вероятно, они успели нанести непоправимый ущерб окружающей среде – некоторые археологические данные свидетельствуют о том, что палеоиндейцы были частично ответственны за вымирание многих видов мегафауны, – однако в конечном итоге они выбрали идеально подходящий к новым условиям образ жизни, который включал охоту, собирательство и (по мере продвижения на юг) земледелие.