К десяти утра я умудрился потерять всех овец.
Думаю, неслучайно воспетый Феокритом, Мильтоном, Гёте, Блейком и Леопарди идиллический образ счастливого и беззаботного пастуха начал быстро разрушаться, стоило ему перенестись на бескрайние просторы Америки. В 1869 году Джон Мьюр, называвший себя «поэто-бродяго-геолого-ботаником, орнито-простаком и т. д.» все лето провел в компании ковбоев в Сьерра-Неваде. Он часто оставлял своих овец на попечении других пастухов, а сам бродил по округе и рисовал покрытые снегом вершины и сосны. Мьюр ненавидел овец (он называл их «саранчой с копытами») и безо всякого уважения относился к пастухам, которых считал грубыми, умственно отсталыми и психически неуравновешенными людьми. «Неделями, а то и месяцами, не видя ни единой живой души, – утверждал он, – пастух в конце концов оказывается на грани безумия, а то и вовсе сходит с ума». Арчер Гилфиллан, пастух с двадцатилетним стажем, с ним полностью согласен. «Учитывая всё, с чем сталкивается пастух по работе, удивление вызывает не тот факт, что некоторые из них сходят с ума, а то, что хоть кому-то из них удается сохранить рассудок».
Я начал понимать, что он имел в виду.
Посмотрев на юг, я заметил голубой пикап Бигеев, который медленно катился по грунтовой дороге. Неужели они заранее знали, чем все закончится, и поэтому незаметно следили за мной с самого утра? Я пошел навстречу машине, и когда мы поравнялись, Бесси опустила стекло пассажирской двери. Ее глаза и рот были широко открыты от удивления и растерянности. Она сказала что-то на дине бизаад, но заметив мое замешательство, просто спросила: «Где овцы?» Её голос дрожал от волнения. Я попытался объяснить всё жестами, но из этого ничего не вышло. Тогда Бесси выудила из висевшего у нее на шее расшитого узорами мешочка старый телефон-раскладушку, набрала чей-то номер и передала мне трубку.
– Да, что случилось? – спросила ее дочь Пэтти.
Я вкратце объяснил ей суть дела и перечислил основные события: разделение овец, свою растерянность, безумную гонку между двумя разбегающимися в разные стороны группами и т. д.
Я вернул телефон. Пэтти все перевела. Бесси со вздохом захлопнула крышку телефона и показала жестом, чтобы я садился в машину.
Мы ехали очень медленно. Гарри часто останавливался, после чего они выходили из машины и внимательно изучали свежие следы на земле. Во время одной из остановок я перебрался в грузовой отсек пикапа, чтобы занять более высокую и удобную позицию для наблюдения и не встречаться взглядом с Бесси. В матрилинейных и матрилокальных семьях навахо овцы традиционно принадлежат женщине, поэтому привязанность Бесси к своим овцам не вызывала у меня никаких сомнений. Кроме того, стадо говорит не только о достатке Бесси – в данном случае речь шла примерно о десяти тысячах долларов, – но также о ее трудолюбии и приверженности традициям. Потерянные мной овцы были живым наследством, которое она получила от своих предков, чтобы когда-нибудь передать его своим внукам.
Потратив час на бесплодные поиски, мы сдались и поехали домой. Там нас ждала Пэтти с двумя своими шумными детьми. Они сидели на диванах в светлой гостиной комнате. Пэтти перестала шикать на детей и поприветствовала меня.
– Сколько овец потерял? – спросила она.
– Всех до единой, – тяжело вздохнув, ответил я.
– Не переживай, такое случается сплошь и рядом, – сказала она. – Рано или поздно они всегда находятся. Может, одну овцу загрызет койот. Такое тоже бывает. Нам не впервой.
С собой Пэтти привезла переносной холодильник, доверху набитый сырыми скёрт-стейками – угощение для Гарри и Бесси, которые жили в часе езды от ближайшего продуктового магазина и не имели своего холодильника. Я сидел в гостиной и рассматривал стены, на которых висели старые семейные фотографии, календари и большой гобелен, привезенный недавно вернувшимся из армии одним из сыновей Бигеев, с изображением двух офицеров в колониальной военной форме, которые, сидя верхом на слоне, охотятся на тигра. Книжная полка была забита старыми номерами National Geographic. Диваны были аккуратно застелены покрывалами. По всей комнате носились мухи.
Через некоторое время я увидел за окном Гарри, который верхом на лошади гнал перед собой половину стада. Наблюдая за тем, как они торопливо забегают в загон, я почувствовал небольшое облегчение. Но расслабляться было рано – второй половине овец по-прежнему угрожали койоты.
После ланча мы вернулись в машину, но поехали не на запад, где я потерял овец, а на север – в сторону ветряной мельницы, которую я уже видел утром. Грунтовая дорога вела в центр долины.
Пэтти указала рукой в левую сторону и сказала, чтобы я больше не водил овец на запад. «Там на холмах они все словно сходят с ума», – пояснила она. Кроме того, добавила она, неопытный пастух может легко потерять их из виду среди деревьев и оврагов. Лучше водить их широкими кругами по периметру долины, которую я позже стал называть «салатницей». (Я вспомнил схему, нарисованную Бесси на песке. Она как раз была похожа на салатницу, разделенную дорогой на две половинки: ϕ).
Мы подъехали к мельнице, которая под мерное постукивание спрятанных внутри механизмов неторопливо выкачивала воду из-под земли. На флюгере красной краской было написано: Компания Аэромотор/Сан-Анджело, Техас/США. Рядом стояло корыто и цистерна с водой, за которой в тенечке прятались овцы.
Мы их сразу пересчитали. Все овцы были на месте. Ни одна из них, к счастью, не была съедена койотами. Собаки в полном составе лежали рядом. Волнение отступило, и я наконец смог вздохнуть спокойно. (
Пэтти попросила меня отвести овец домой.
– Только медленно, – добавила она.