— Неужели сталинский? — прошептал я.

— Нет, — Саша, не отстававшая от меня ни на шаг, ткнула пальцем в табличку: — Алексей Обухов… все что от него осталось.

— Бл…я!

Что тут еще сказать? Мало того, что парень погиб из-за меня и вместо меня. Так большевики еще и обошлись по-скотски с его телом. Кулаки сжались сами собой:

— Рас-схерачить весь балаган! С-спалить к чертовой матери!

— Прекрати! — одернула меня жена. — Кругом писатели!

— Дикари! Какие же они все дикари!

— Сам-то ничуть не лучше, — с неожиданной силой потянула меня подальше от заспиртованного мозга Саша. — Погляди, да тут чуть не половина музея про убийство!

На экспозицию, посвященную обстоятельствам гибели большевистского генсека, устроители музея не пожалели квадратных метров. Отвели весь второй этаж.[117] Осколки, я хорошо помню, как мы с Блюмкиным их пилили. Тот самый телефонный шкаф, в который мы засунули мину, его остатки бравые безбожники приперли в бывший храм целиком. Яшкин извозчицкий армяк, его опаленная огнем стальная челюсть в кости черепа, и конечно записка о причинах теракта — то есть все, что осталось от самого известного диверсанта эпохи. Распластанный в лоскуты френч и облитый черной запекшейся кровью кусок асфальта. Чей-то пробитый насквозь партбилет. Личное соловецкое дело Обухова, заботливо разобранное под стеклом. Скрупулезное расследование обстоятельств побега в Финляндию. Листы книги регистрации посетителей из отеля на острове Принкипо, как доказательство тесных связей Обухова с Троцким. Вырезки из эмигрантской прессы. Многие сотни фотографий. Следователи поработали на славу — они даже каким-то чудом выудили из подмосковной болотины переделанный во взрывмашинку телефон и восстановили схему коммутации цепи подрыва!

Забыв про всякую осторожность, мы с Сашей сновали между шкафов, стендов и витрин, тыкали пальцами в тот или иной экспонат. Шепотом сравнивали обстоятельства «дела» — как планировали, как было, и как оно обернулось на самом деле.

Бабель подкрался незаметно:

— Так и знал, что вам понравится!

— Ох! — схватилась за сердце Саша. — Напугал!

Я молча разжал пальцы — правая рука схватила в кармане пустоту, браунинг остался в домашнем тайнике. Неужели Айзек на самом деле не понимает, что мы чувствуем себя в музее как живые лисы в меховом магазине? Или таким хитрым способом, через испуг, он пытается доказать, что СССР нет никакой опасности? Надеется убедить нас остаться в Москве, а не ломиться через границу — подставляя под смертельный удар, в случае захвата, как его самого, так и коллегу Кольцова?

Обидный трюк, однако на повод для ссоры никак не тянет. Я и сам много раз подумывал отложить побег. Оплатить хранение архивных пленок в банковском сейфе на следующие несколько лет можно чеком, через заграничных друзей Бабеля или Кольцова. Средства для жизни не проблема, «Пасынки вселенной», «Звездный десант», «Тоннель в небе»… да мне переписывания одного лишь Хайнлайна хватит на три пятилетки.

Советский быт, конечно, давит сильно. Но продснабжение в Москве на излете весны определенно наладилось, призрак голода, душивший столицу всю зиму, отступил. Цены на рынках откатились до разумных величин. Вот только что, у китайгородской стены, видел яйца и куриц — вполне по моему, далеко не самому толстому, кошельку. Годика два потерпеть, а там, глядишь, удастся пробиться в кружок популярных писателей. Завести, подобно Бедному Демьяну, обставленную мебелями осьмнадцатого века квартиру, горничную, повара и немца-лакея. Выхлопотать выезд за границу на какую-нибудь конференцию, и уж там… но зачем? Нет ни малейшего смысла сбегать от известности, гонораров, прогрессорских проектов, наконец. Будет величайшей глупостью начинать с нуля в какой-нибудь дыре типа Сен-Тропе то, что давно достигнуто на родине.

— Пойдемте, — поторопил Бабель. — Иначе все съедят без нас. И выпьют!

Непросто сказать что-нибудь доброе в защиту зависти. Однако надо войти в наше с Сашей положение: рядом с храмом, под скромным фасадом монашеских келий, скрывался превосходный, блестяще отреставрированный зал с двойным светом. Сводчатые потолки расписаны лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, на полу натертый до сияния наборный паркет, длинные шеренги столов плотно заставлены снедью и бутылками. А еще, между спинами публики, тут и там проглядывают…

— Саша, смотри, — прошептал я — Бананы!

— Ты точно уверен? — настороженно переспросила она, затем добавила, как бы извиняясь: — Я же только на картинках в твоем смартфоне их видела.