— Надевай штаны, дед, — сказал он, хлопая варежками, — со мной пойдешь.

— Это куды? — спросил дед.

— Известно куды.

— А-а, — сказал дед и спрыгнул.

— В канистру? — догадалась старуха. — А не померзнет он там?

Канистрой в поселке звали холодный чуланчик у участкового.

— Одевай потепляе. Чего ты, дед, Марье Григорьевне-то поделал?

— Сгрубил, — сказал дед неохотно. — Не забыла, вить, стерва.

Старуха подала ватные штаны. Дед заскакал, натягивая.

— На сколь его?

— Поглядим, — сказал участковый.

Дед надел шапку, очки, а на спину намотал старухин мягкий платок. Старуха стала его застегивать.

— И газету подай, — сказал дед. — Газету бы не забыть.

— С богом тя, Митрофаныч.

— И тя с богом.

Старуха стояла, покуда не хлопнула дверь в сенях, потом, бормоча, затерла лужицу у порога и отошла.

— Что б ему, старому, на обед-то снесть? — сказала она себе и, подняв дверку, полезла в погреб.

Баллада о бое курантов

Он стоял на столе в нечищенных сапогах и бритвой резал бечевку. Портрет был тяжелый. Помощник ждал, вытянув руки. Уборщица, выжимая тряпку, смотрела на них.

— И этот, что ли, шпиен? — сказала она. — Ох, господи!