Их разбудила уборщица. Они взяли Ленина и пошли наверх к Цацке. Ленин Цацке понравился. Цацко обошел Ленина с двух сторон, сказал:
— Молодец. Теперь он нас воодушевит.
Деньги художник пошел получать вместе с парторгом. Они пили в столовой, потом в гостинице. Художник хотел рисовать картину с официантки и рассказывал молдаванам про свою жизнь. Ночью парторг посадил его в поезд и долго махал рукой.
Илья Рубин
«Когда воскресну…»
Когда воскресну — сожалеть о теле Не стану я. Не вспомню о себе. И семь чудесных пятниц на неделе, И церковь медную в украинском селе Забуду я. Так стоит ли жалеть, Так нужно ль плакать, стоя на пороге Дыры тюремной в Нерчинском остроге, Где мне пришлось недавно околеть?
«Блажен, кто отыскал разрыв-траву…»
Н. Рубинштейн
Блажен, кто отыскал разрыв-траву, Кто позабыл сожженную Москву, Когда вослед листкам Растопчина Взметнулась желтым пламенем она… А нам с тобою не забыть вовек Сестер изгнанья — вавилонских рек. Для нас с тобою приберег Господь Чужого пепла теплую щепоть. Над нами небо — голубым горбом. За нами память — соляным столбом. Объят предсмертным пламенем Содом, Наш нелюбимый, наш родимый дом… Кфар-Иона
18.9.76
«Озябли мы, как берега Каялы…»
Озябли мы, как берега Каялы. Забыли мы людские словеса. Покрыть бы койку серым одеялом И засыпать, уставясь в небеса. И засыпать, и, не смежая веки, Услышать бы, как ходит часовой И как во сне рыдает Кюхельбекер, Тетрадь стихов держа под головой.
«Я так хочу, чтоб научились Вы…»
Я так хочу, чтоб научились Вы Насвистывать, пока я повторяю: «Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы, А я и в смерти Вас не потеряю». На берегах японских островов, Где так печален йодный запах мидий, Смеется весело наш маленький Овидий, Наш Даниил среди беззубых львов. Исчезла горечь памяти моей. Людских сердец непрочные союзы — Они печальны, как судьба медузы На лоне этих штормовых морей. Так далеко останется Москва, Что жизни всей не хватит мне на сборы, И станут мной бедны ее соборы, И станут мной печальны острова! Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы. Я ухожу за ними год за годом — Так далеко, что все пропахло йодом — И даже письма, что писали Вы…
«Слова слипаются в колтун…»
Памяти С. Берштейна
Слова слипаются в колтун Перебродивших звезд: Ты умер, маленький болтун? Ты умер, бедный дрозд? Ушел, как свет сквозь решето, О рифмах лепеча. Удрал болтать свое ничто Христу из-за плеча. Покинул горсточку пшена И косточки гнезда, Чтоб сквозь него светила нам Субботняя звезда. Мы по дороге к небесам Болтали с ним не раз. Мы жили по одним часам. Да на кого ж ты нас?! Звезда стучится мне в висок. Укоры я пишу. И слышу тихий голосок: — Прости. Но я спешу… 28.1.73
«Представьте — меня полюбила горбунья…»
Представьте — меня полюбила горбунья. Я с нею вино запиваю стыдом. Когда на земле, у людей, полнолунье, Я с ней занимаюсь любовным трудом. Представьте — меня полюбила немая. Немая не может со мной говорить. Но жестами мне объяснила немая, Что должен полжизни я ей подарить. Куда б я ни шел и ни ехал — поверьте — Калеки плетутся за мной по пятам. И если даруют мне боги бессмертье, Я это бессмертье калекам отдам. Ведь мы о живых на поминках не плачем, Мы плачем о Том, кто погиб на кресте. Ведь я — поводырь — и не надобен зрячим! Ну, что подарю я твоей красоте? Ну, что я скажу, оскотинев от счастья, Целуя запястья и ноги твои, Ночным переулкам, растоптанным властью, Ночным площадям, где грохочут бои? О, как я унижу тебя на рассвете, Когда спозаранок, не выдержав сна, Уйду, чтоб стоять перед кем-то в ответе, Как будто и ты — не любовь, а вина! Как будто и ты не плетешься калекой По улице длинной и мокрой, как плач, По улице нашего подлого века, Где даже и я — не Христос, а палач!
«Я умирал у Сретенских Ворот…»
Я умирал у Сретенских Ворот, Ко мне пришел Последний переулок, Как Веневитинов — кусая нежный рот, Как Мусоргский — велеречив и гулок. И слов его я не успел понять, Расшифровать последнее объятье… Привычка жить — последнее занятье, Которым боги тешили меня.
«Я научился гибельной работе…»
Я научился гибельной работе — Бежать навстречу полночи азийской. Так маршалы бросают вслед пехоте Растоптанный порядок диспозиций. Так Грибоедов уезжает, бедный, Выклянчивать кончину и куруры, Россию бросив, словно грошик медный, В подол какой-то деревенской дуры. И я уехал. Ветреная полька Еще кружит салоны Петербурга, И чей-то плач летит из переулка… Безжалостна ко мне пустыня Ольга. Поднять бы ставни воспаленных век, Испить бы мне — сырой водицы хотца… А мне прохожие: «До ближнего колодца Тебе полжизни ехать, человек!»
«Один — без жены, без подруги…»
А. Блюменфельду
Один — без жены, без подруги, Приятеля сплавив в Москву, Неделю я прожил на Юге, Не зная, зачем я живу. Бездельем измученный странник, Все ждал я чего-то — и вот Меня заманил в обезьянник Скучающий экскурсовод. В тени сикомор и бананов Жестокий Господь сотворил Печальный разврат павианов И страсть кривоногих горилл. Их палками тычут мальчишки, Ланцетами режут врачи, Но бредят любовью мартышки, Вздыхают о ней носачи. Простерлось над клетками небо, Бесстыдно себя оголя. Окраиной Божьего гнева Мне вдруг показалась Земля. И женщина в белой панамке Меня поманила рукой. И горечь отвергнутой самки Я в ней обнаружил с тоской. Мы с нею купались и ели, И вечером были в кино. И ангелы Божьи летели, Как бабочки, в наше окно…
«А Вам бы все стоять особняком…»