Взяла ведро, тряпку и, переваливаясь, пошла в коридор. Слышно было, как она кричит там другой уборщице:
— Гепевушники наши Ежова свого сымают. И до этого добрались.
Ее звали тетя Дуся или Маруся. Она собирала ему бумажки в корзинке второго секретаря и узнавала, кто ходит к жене репрессированного Иванченки. Уезжая, он передал ее другому уполномоченному. Ежов потянул не его, а каких-то больших начальников.
Второй раз такое было с ним в областном управлении. Он стоял у окна и смотрел, как напуганный лейтенант осторожно передает другому Лаврентия в застекленной обрезной раме. Лаврентий, сжав губы, смотрел сквозь стекла пенснэ. Позвонила жена. Лейтенанты ушли, держа портрет за веревочки, а он громко, лагерю матюкнулся и стал искать папиросы, которые кинул в стол, бросая курить.
Баллада о проповеднике
Начальник второго отряда сдружился с учителем Емельяновым. Он ходил к нему с водкой и, вытянув шею, из кресла следил, как учитель крошит на газете несвежую колбасу.
— Упекут тебя, Емельяныч, — говорил он учителю, — будешь у меня лес рубить за язык за свой.
Учитель глядел пронзительными глазами.
— Ты русский?
— Ну, русский.
— Так что же ты, русский человек…
— Погоди, — спорил начальник.
Заглядывала тетя Фрося, техничка.
— Садись, — говорил начальник. — Шумим мы?
— Не вы, вы тихий. Все он орет. А у вас, я погляжу, водочка.
Тетя Фрося брала стакан и, сев на окно, глядела, как бегает вдоль стенки учитель.
— Башка, — говорила она начальнику. — Как он этих всех черножопиков!
— Вот и я говорю — мы их учим, заводы строим…
— Думаешь, сверху-то глупей нас?
— Не знаю, — скисал учитель. Он морщился, ставил стакан и, бегая, говорил, что русским людям надо соединяться, чтоб себя отстоять, а главное — больше детей народить, как китайцы, а инородным не позволять больше двух.