Он задыхался, но шел, гнал от себя сатану, отмахивался от ангелочков, продирался сквозь их нежные, щекочащие кудряшки.

В то же время вокруг Москвы лежал снег. Он лежал тяжелым и уверенным грузом на каждой кочке, в каждом овраге, закупоривал кротовые норки и сусличьи. Сквозь него нельзя было пробраться, можно было лишь утопать в нем по горло, замереть, словно ель, рядом и ждать, пока снеговая шапка не покроет и тебя, не ляжет на волосы, как на ветку соседней елки. И тихо шелестеть вместе с деревом слова молитвы, белые и чистые, как подмосковный снег, спокойные и ласковые, как затихший заяц в кусту, красивые и гордые, как высокие сосны. Но два белоснежных ангела в овечьем полушубке и тут резвились, хватая с неба снежинки, перебрасываясь ими, словно снежками, и бесшумно хохоча от радости.

«Господи! Опомнись, — твердил он, поднимаясь по накаленной улице Штраус, хватая ртом остатки воздуха, — куда меня несет нелегкая!» Над городом нависало песчаное облако, будто розовая крыша из обливной глазури. Если выстрелить в него, то можно увидеть дырку, оставляемую пулей. И страшное здание Гистадрута тоже давило, наступало и двигалось за ним вот уже с четверть часа. Оно не кончалось, гигантские двери с решетками переходили одна в другую, и не было им конца. Сверху свисал серый балкон, готовый рухнуть и подмять под себя все живое. А оставалось еще два квартала — безмолвных и безлюдных квартала святого и мертвого города вверх по ужасной, но уже последней улице на его пути.

Он остановился и закурил. Затянулся и вдруг почувствовал: что-то обломилось в сердце. Его левая рука выронила пачку «Тайма». Он попробовал было нагнуться за ней, но еще раз кольнуло в груди. Он прислушался, а биения сердца не услышал. И увидел только, как ангелы подхватили и понесли его. «Воздух, поднимите выше, — молил он, — без воздуха я задохнусь сейчас». И вот уже ангелы подняли его до третьего этажа того дома, куда он шел всю субботу. Положили на подоконник и улетели. Дышать же, действительно, стало легче, только сердце не билось и левая рука безжизненно свисала вниз.

«Я пришел, — думал он, — она сейчас выйдет, нарядная и красивая, та, которую я люблю».

Москва смеялась в сумраке начинающегося вечера. Она дышала свободно и легко. Через часов шесть-семь — «Христос воскрес». «Воистину воскрес», — захлебнется от восторга Елоховка и церковь Воскресенья. Дивно и сладко будет в Москве часов через шесть-семь.

А он лежал на подоконнике, терял сознание и приходил в себя; ни дуновения, ни ветерка не приносила погода. Он смутно видел ее и впрямь красивую, высокую. Еврейка приближалась к нему, склоняла свое лицо и покрывала черными волосами. Она плакала, а он смеялся, думая что тянется к ней левой рукой. Она отталкивала его.

«Господи! Мне бы только поцеловать. Дьяволенок, сатана, Господи Боже, еще секунда — и я умру».

Она толкала и толкала его все дальше от себя.

«Ой! Я нечаянно!» — Иерусалим проснулся вдруг от ее страшного голоса.

Он летел вниз и ждал — подхватят ли его ангелята… «Сынок, пиши всю правду…» — шла очередная открытка из Москвы.