И вдруг выясняется, что в нашем дворе, который на углу Савельевского переулка и Курсового, где стоят лавочки и столик для игры в домино, распивать сейчас нельзя. Там играют дети. Тогда мы идем во двор за церковь Ильи Обыденного во 2-ом Обыденском переулке, за гаражи.
После того, как водка распита, мы, напевая Высоцкого, бредем без всякой цели, но ноги непроизвольно несут нас обратно к музею.
В музее Коля находит на этот раз пятерку. И у нас возникают небольшие дебаты, что пить дальше. Я предлагаю пойти пить снова водку, но теперь в кафетерии. Там можно и посидеть, и даже закусить пельменями. Этот довод всех убеждает, и мы идем опять в магазин на Курсовой. Оттуда по Дмитриевского к кафетерию. Хотя по Савельевскому было бы ближе, но там такой крутой подъем к Метростроевской, что он нас, немного захмелевших, пугает.
В кафетерии сидим долго. Мы заказываем еще пива — московского. А я вспоминаю, что это кафе знаменито с давних времен: в нем продавали старку стопочками тогда, когда во всех других кафе Москвы уже давно прекратили продавать водку.
Теперь подходит моя очередь занимать денег. Я оставляю ребят на скверике у бассейна, а сам почти бегом несусь в музей.
Коля говорит, что он знает прекрасное место для распития, в Молочном переулке, рядом с бывшим женским Зачатьевским монастырем. Мы покупаем бутылку — 0,75 — за 1 рубль 97 копеек и идем на Колино место. Там действительно прекрасно. Двор упирается в монастырскую стену, и мы располагаемся на бревнах под ней. И все хвалим Колю, говоря, что теперь надо будет такое замечательное место взять на вооружение.
Подсчитываем остатки денег и с радостью убеждаемся, что у нас, вместе с бутылкой, наскребется еще на одну бутылку красного.
Мы обегаем все магазины в округе: на Курсовом, два на Метрострое и два на Волхонке. Но только на Волхонке, в магазине, что напротив музея, нам удается купить уже кончающийся портвейн за 1 рубль 42 копейки. Ее распивать идем в стекляшку, которая стоит в глубине Волхонки, по ту же сторону, что и бассейн.
Когда мы выходим из стекляшки, то нас уже пошатывает. Кажется, мы идем в Молочный переулок, который нам очень понравился, но Федя вспоминает, что выпить больше нечего. Денег нет даже на пиво. Мы направляемся к……………………………………………………………
Я живу в угловом доме на улице Дмитриевского, а работаю в экскурсионном бюро, расположенном в ГМИИ им. Пушкина.
Каждый день, уже семь лет подряд, и по всей видимости все оставшиеся годы моей жизни, буду ходить по такому кругу: ул. Дмитриевского — Метростроевская — Кропоткинская площадь — Волхонка, и обратно: Волхонка — Кропоткинская площадь — Саймоновский проезд — Курсовой переулок — 2-ой Зачатьевский переулок — 3-ий Зачатьевский переулок — ул. Дмитриевского — Зачатьевский монастырь, Надвратная церковь (постою, поотдыхаю, спешить на работу не надо) и угол Дмитриевского и Метростроевской.
Рассказ № 4
— Сволочи, — воскликнул человек в черном плаще, и рухнул на землю.
Так начинался для меня этот необычный день.
Было восемь часов утра. Я вышел из дома и направился на службу. Так я делаю каждый день, вот уже пять лет кряду. Пять лет подряд я прохожу одни и те же дома, встречаю одни и те же лица. Но сегодня первый человек, которого я встретил, был мне незнаком. Из подворотни, откуда обычно выбегала девочка лет семи, вышел, пошатываясь, пьяный человек в длинном, черном плаще и пошел к перекрестку.
Читатель, должно быть, ожидает чего-либо страшного, какого-нибудь детектива, но я вынужден его огорчить. Рассказ ни к чему подобному не имеет отношения. Это касается только меня. Это был, действительно, страшный для меня день, но, повторяю, только для меня. А для вас, читатели, это будет скучно, банально.
Почему я вообще заговорил о каком-то пьяном? — Потому, что слово «сволочь», услышанное мною с самого утра в не совсем обычной для меня обстановке, следовало потом за мной повсюду. Сперва пьяный, потом на службе, потом моя Галочка, родители, друзья — все считали своим долгом сказать слово «сволочь».
Поскольку ситуация чисто психологического свойства, то и рассказ будет аналогичного характера.
Итак, я увидел пьяного, идущего по улице, по той же улице, по которой я хожу вот уже пять лет — день ото дня. Пьяный дошел до перекрестка, и, сказав: «сволочь», — свалился. Я подошел к нему, вокруг собралась толпа, пришел милиционер — он бесцеремонно обшарил карманы пьяного, нашел документы и пробормотал: «Чистяков Иван Федорович». Я стоял близко к милиционеру и уже хотел было вступить с ним в пререкания, что, мол, не положено обыскивать пьяных, но, услышав названную фамилию, вспомнил — Чистякова Галина Ивановна. «Черт возьми, теперь ясно, — подумал я, — почему Галченок не хочет водить меня к себе.»
— Простите, — сказал я милиционеру, — я знаю этого человека, и я отвезу его домой, у него больное сердце.