— Ты хороший. Вы очень похожи со своим батюшкой. Он — почти как ты. Ты — почти как он. Но всё равно вы — разные. Мне хорошо с Пантелеймоном, не потому что он молод и красив, а потому что он мне интересен как человек, интересен своей мудростью, своим жизненным опытом, мужественностью. И ещё: прости, Федот, но ты видишь во мне свою ровесницу, юную деву — беззаботную, красивую и вечно молодую. Ты совсем запамятовал, что это только внешний облик… Это пройдёт. Также как и у твоего батюшки. Действие молодильного яблока не бесконечно. К тому же второй раз в жизни оно уже не действует. Ещё немного и мы снова начнём стареть. Но я, Федот, не боюсь этого, потому что сейчас у меня появился смысл жить дальше. Я хочу стареть вместе с Пантелеймоном. Рядом с ним. Рука в руке.

— Так вот что имел в виду отец, когда… — Федот нервно запыхтел, — он… он променял принцессу Агнессу на тебя! Боже, какой я идиот! Почему я не догадался!!! У-у-х, папенька-а-а!..

— Это его решение. Да, я не скрываю своих симпатий к нему, но мужчина свободен в своём выборе.

Федот поднял голову, закрыл глаза и зарычал диким зверем, схватив себя за волосы.

— Ы-ы-ы-ы!!! Не-е-е-ет!!!

Он развернулся и побежал прочь, распугивая птиц, гуляющих по дворику. Его конь, нервно кося глазом, уже стоял наготове, чувствуя настроение человека. Федот взобрался в седло, рухнул лицом в гриву и обнял коня за шею.

Так он и ехал. Бесконечно долго, то впадая в забытье, то приходя в себя и зло рыча, заставляя коня кусать удила и спотыкаться.

Было уже совсем темно, когда он достиг старого дворца султанши Медины. Горели факелы, из распахнутых окон слышался гвалт, смех. И в этом смехе Федот различал раскатистый бас захмелевшего батюшки. У Федота заслезились глаза. Он почти рухнул с коня и присел на лавку под тень огромного эвкалипта. Ему вдруг показалось, что про него все забыли, что вообще он не занимает в этом мире ни пяди пространства, и что его существование абсолютно ничего не значит. «Старикам и дуракам почёт и слава, — мысленно усмехнулся Федот, — нормальные люди нынче не в чести́!». Тяжёлый ком подступил к горлу. Федот сжал руками края скамьи и еле сдерживался, чтобы не вскочить и не закричать: «Батюшка, ты несправедлив ко мне! Это я герой! Я терпел трудности и унижения! Я добивался, стремился, пытался!!! И это несмотря на то, что ты лишил меня надежды на будущее!.. Но тебе этого мало! Ты забрал у меня корону и забираешь у меня женщину!»

Федот прикрыл веки и ушёл куда-то в себя. Внезапно он почувствовал, как чья-то лёгкая нежная ладонь прикоснулась к его спутанным волосам. Она осторожно и неуверенно прошлась от затылка до лба, готовая в любое мгновение испуганно сорваться. Федоту в первую секунду захотелось раздражённо сбросить с себя эту руку, будь она хоть чьей. Но внезапно ему вдруг захотелось снова и снова ощутить на себе это прикосновение. Он замер, боясь спугнуть этого кого-то, и стал ждать ещё одного поглаживания. И оно случилось. А потом ещё и ещё. Федот начинал понимать, почему он с каждым разом растворялся в какой-то сладкой неге, тонул в омуте спокойствия и сладкой безмятежности: эти поглаживания напомнили ему раннее детство, его мать и всё то милое, сладкое и доброе, что было с ней связано.

Он открыл глаза и вздрогнул. Это была матушка Пелагея.

Федот должен был рассердиться, накричать на неё или даже приказать своим людям, чтобы всыпали плетей этой дерзкой служанке. Но то ли у него уже не осталось никаких сил, то ли матушка Пелагея обладала какой-то колдовской магией — он просто сидел и молчал. И ему было хорошо с ней рядом.

— Я отомщу ему! — наконец промолвил он. Сказал скорее для себя. Но Пелагея подняла брови, на губах её заиграла озорная улыбка, будто Федот сказал нечто забавное.

— Глупенький! — вздохнула Пелагея. Она снова протянула руку и шаловливо потрепала его по чубу.

Федот нахмурился, отдёрнул голову, полуобернулся к девушке и грозным голосом сказал:

— Матушка Пелагея, что ты себе позволяешь?! Иди принцессу обхаживай, а со мной неча нянькаться!

— Принцессу уже есть, кому обхаживать, — весело ответила Пелагея, — и вообще, какая я тебе матушка?! Мне всего-то двадцать пять годков.