Случай с Жанной Казальс раскрутил в газетах смежную проблему – торговлю белыми женщинами. Об этом говорят много и часто. Полиция уверена, что она существует. Все газеты сходятся на том, что главный южноамериканский центр торговли людьми – это Каракас.
Всколыхнуть общественное мнение оказалось весьма непросто, хотя факты, казалось бы, свидетельствовали убедительно: за последние годы около 30 тысяч девушек были похищены в Париже и проданы в кабаре и бордели всего мира. Основные рынки, согласно этим сведениям, находятся в Северной Африке и Южной Америке.
И впервые с тех пор, как стали просачиваться сведения о существовании этой ужасной торговли живым товаром, французское общество взволновалось и запротестовало. Днем я побывал на собрании, где присутствовали в основном матери семейств, требовавшие у правительства энергичного вмешательства в эту проблему. Французское правосудие уже зафиксировало множество случаев. Но, к сожалению, раньше, всякий раз, как журналисты затрагивали эту тему, общество расценивало это как очередную журналистскую спекуляцию. Теперь, однако, все изменилось. Депутат Национального собрания Франсина Лефевр собрала воедино все международные и внутренние аспекты этого дела и поставила вопрос ребром. Никаких сомнений – торговля белыми женщинами существует, руководится мощными организациями с агентами и клиентами по всему миру и действует во всех крупных столицах. Особенно активно – в Париже.
Для начала полиция установила тщательный контроль за газетными объявлениями невинно-соблазнительного содержания: «Легкая работа для девушек 18 лет. Заработок – 40 000 франков». Девушке в таком возрасте нелегко побороть искушение. Во многих случаях речь идет о нормальной работе. Однако есть и исключения: претенденток подцепляли на крючок контракта, сажали в самолет, доставляли в Северную Африку и там продавали как товар. Этот бизнес приносит 100 процентов прибыли.
Манера, в которой работают агенты-вербовщики, кажется эпизодом боевика. В начале года перед огромной, ярко освещенной витриной магазина на Елисейских Полях затормозил автомобиль. Оттуда выскочил человек, схватил за руку проходившую мимо студентку, силой втолкнул ее в машину и увез. Никто с тех пор ее не видел.
Впрочем, при первых контактах чаще применялось хитроумие, нежели грубая сила. В одном журнале рассказывается история Ивонн Венсан, которая в дремотный воскресный вечер сидела дома одна, не считая горничной. Мать отправилась в кино. Когда стемнело, какая-то сердобольная монашка позвонила в дверь и сообщила дурную весть: мать попала под машину. Ивонна выбежала из дому, возле которого уже стояла машина – за рулем сидел сообщник лжемонахини. Ивонна Венсан пропала бесследно.
Еще одна девушка – имя ее не называется, – проведя весь день в компании друзей в Венсенском лесу, направлялась к станции метро. Она ждала на переходе, когда зажжется зеленый, и тут к ней обратилась слепая старушка с просьбой перевести ее через дорогу. Никто не знает, что произошло на другой стороне улицы 18 сентября в четверть седьмого вечера, но домой девушка так и не пришла. Полиция с полным основанием считает, что две эти жертвы – из 30 000 пропавших за последние годы – находятся в какой-то точке земного шара, и их добром или силой принуждают к проституции.
Механика тут несложная: девушек увозят в Африку или в Латинскую Америку. Молодая, хорошенькая и покладистая француженка может стоить до полумиллиона франков, то есть две тысячи долларов. Но тот, кто готов выложить такую сумму, получает право эксплуатировать приобретение до тех пор, пока инвестиция не оправдает себя. Девушке, попавшей меж шестерен этого механизма, редко удается выбраться и вернуться домой. Преступники будут преследовать ее неотступно. Впрочем, некоторым счастливицам все же хватает мужества и удачи ускользнуть. Одна такая – Сюзанна Сельмон, 21 года – несколько месяцев назад поведала по телевидению о своих невероятных приключениях. Она была певичкой в скромном кабаре и однажды встретила свою судьбу в образе элегантного импресарио. Он предложил ей выступать в Дамаске, получая по 2000 франков за вечер. И Сюзанна лишь на месте осознала, что ей придется далеко не только петь. Не теряя хладнокровия, она сумела связаться с французским консулом и была репатриирована. Интерпол благодаря этому случаю размотал целый клубок и отправил за решетку нескольких лже-импресарио.
Но фасад был настолько благопристоен, агенты так умелы и ловки, что полиции не удалось вскрыть нелегальный характер их деятельности. Потребовалась случайная удача – подарок судьбы, приведшая в тюрьму Франсиса Рабана, самого на первый взгляд респектабельного и законопослушного француза. Однажды вечером в аэропорту Орли, когда он в обществе какой-то дамы, с которой не состоял в браке, собирался вылететь в Южную Америку, некий детектив, повинуясь наитию, вздумал повнимательнее проверить их документы. Выяснилось, что у его спутницы они поддельные.
Эта мелочь позволила установить личность человека, выдавшего себя за Рабана, крупного парижского экспортера, время от времени получавшего чеки на крупные суммы из Венесуэлы. Сейчас его обвиняют в том, что он на протяжении нескольких лет занимался поставками живого товара.
Журналисты называли Каракас главным рынком Южной Америки, но не ссылались на конкретные факты. Но вот один популярный журнал недавно сумел связать случай Рабана с историей некой молодой женщины, похищенной в Париже и проданной в Венесуэлу. По сведениям источника, ее пригласили работать официанткой в баре. Она, однако, наотрез отказалась «быть с клиентами поласковей». И в наказание была отправлена за 800 км от Каракаса, на удаленную ферму в глуши. С помощью двух французских исследователей, по чистой случайности оказавшихся там, ей удалось выбраться оттуда. Но сколько таких случаев можно прямо сейчас насчитать в Венесуэле?
«Я еду в Венгрию»
20 августа Янош Кадар – председатель совета министров Венгрии – появился на публике по случаю годовщины конституции, на стадионе в Уйпеште, в 132 км от венгерской столицы. Послушать его выступление собрались шесть тысяч крестьян. На той же трибуне, что и Кадар, сидел и я – член первой после октябрьских событий делегации западных наблюдателей.
Десять месяцев Будапешт был закрытым городом. 6 ноября 1956 года с его аэродрома взлетел последний самолет – австрийский двухмоторный, – арендованный журналом «Матч» для эвакуации своего спецкора Жана-Пьера Педраццини, который был смертельно ранен в уличном бою. Запретная Венгрия стала доступна для нас лишь десять месяцев спустя – в преддверии Московского фестиваля его подготовительный комитет добился от венгерского правительства приглашения 18 наблюдателей. Среди них было два архитектора, немецкий адвокат, норвежский чемпион мира по шахматам и, кроме меня, еще один журналист – бельгиец Морис Майер, рыжеусый, чертовски симпатичный любитель пива и глупых анекдотов, начавший свою карьеру еще на гражданской войне в Испании и раненный в Льеже во время германской оккупации. Я не был раньше знаком ни с кем из них. После того как венгерские пограничники три часа изучали наши документы, переводчик собрал нас в вагоне-ресторане, представился и произнес краткий приветственный спич. Затем огласил программу на ближайшие две недели – музеи, обеды в молодежных организациях, спортивные соревнования и неделя отдыха на озере Балатон.
Морис Майер от имени всей делегации поблагодарил хозяев, но дал понять, что туристические досуги интересуют нас очень мало. Нам нужно совсем другое, а именно: понять, что происходит в Венгрии, по-настоящему, без политических мистификаций, составить собственное представление о нынешней ситуации в стране. Переводчик ответил, что правительство сделает все возможное, чтобы мы остались довольны. Это было 4 августа, в три часа дня. А в половине одиннадцатого мы прибыли на пустынный будапештский вокзал, где нас ожидала группа энергичных мужчин, сопровождавших нас все пятнадцать дней и делавших все возможное, чтобы мы так и не сумели понять, что же все-таки происходит в стране.
Мы еще не успели выгрузить наш багаж, как один из них – он представился переводчиком – вытащил список с указанием наших фамилий и гражданства и произвел перекличку, живо напомнившую мне школьные годы. Потом нас пригласили занять места в автобусе. Две вещи привлекли мое внимание: количество наших сопровождающих (их было одиннадцать – на нашу-то небольшую делегацию) и то, что все они представлялись переводчиками, хотя большинство не говорили ни на каком языке, кроме родного мадьярского. Мы прошлись по городу, по темным безлюдным улицам, будто опечаленным дождем. И вскоре оказались в отеле «Свобода» – одном из лучших в Будапеште – за банкетным столом во всю ширину зала. Ножом и вилкой, как оказалось, умели пользоваться не все присутствующие. Обеденный зал с зеркалами, люстрами и мебелью, обитой красным плюшем, был сделан из современных материалов, но явно стилизован «под старину».
За ужином растрепанный человек с неким романтическим пренебрежением во взоре произнес речь, которую синхронно переводили на три языка. Вслед за кратким и абсолютно корректным приветствием по случаю нашего появления в Венгрии пошли конкретные инструкции. Нам рекомендовалось не выходить на улицу, всегда носить при себе паспорт, не разговаривать с незнакомыми людьми, оставлять ключ у портье, покидая отель, и помнить, что «в Будапеште объявлено военное положение, а потому фотографировать здесь запрещено». В этот миг возникли еще семь переводчиков. Все они бесцельно двигались вокруг стола, очень тихо переговаривались между собой по-венгерски и были чем-то встревожены, как мне показалось. Да и не мне одному. Через полминуты Морис Майер наклонился к моему уху и шепнул: «Они же умирают со страху».
Перед тем как мы разошлись по номерам, у нас забрали паспорта. Утомленный долгой дорогой, я не мог заснуть, чувствовал себя не в своей тарелке и попытался увидеть из окна моего номера ночную жизнь города. Серые дома на проспекте Ракоши казались необитаемыми. Вполнакала горевшие уличные фонари, мокнущая под дождем пустынная улица, скрежещущий трамвай, который разбрасывал из-под дуги голубые искры, – все это лишь усиливало тягостную атмосферу. Уже ложась в постель, я заметил на стенах номера следы пуль. И мне долго не давала заснуть мысль, что из этой пропахшей дезинфекцией, прячущейся за желтыми гардинами комнаты со старой мебелью в октябре вели огонь. Так окончилась моя первая ночь в Будапеште.
Утром город казался уже не таким печальным. В намерении обмануть бдительность переводчиков, которые должны были явиться не раньше десяти, я сунул ключи в карман и спустился по лестнице, а не на лифте. Потому что он располагался прямо напротив стойки портье, и выбраться из отеля незаметно не удалось бы. Застекленная вертящаяся дверь выводила прямо на проспект Ракоши. Не только отель, но и все здания по проспекту – от украшенного цветами вокзала до берега Дуная – были в лесах. Очень непривычное впечатление производит оживленная торговая улица, сплошь покрытая деревянными скелетами. Непривычное, но мимолетное, потому что я не сделал и двух шагов от гостиницы, как кто-то взял меня за плечо. Это был один из переводчиков. И держа по-дружески крепко, привел меня обратно в отель.
Все прочие члены делегации спустились, как и ожидалось, в десять. Последним появился Морис Майер. Он вошел в ресторан в элегантном спортивном пиджаке, раскинув руки, как для объятия, и распевая гимн демократической молодежи. С преувеличенной сердечностью он переобнимал одного за другим всех переводчиков, отвечавших ему радостно, но растерянно. Потом уселся рядом со мной, заткнул за воротник салфетку и толкнул меня коленом под столом.