ДОМ, ГЛАЗ И КИТ

Жил-был в Краю молока и жажды мальчик, который перехитрил своё предназначение. Знал он это или нет, но поступать таким образом опасно. Предназначение — это тебе не ноготь, который можно обрезать; оно всегда при тебе, мрачно ковыляет год за годом по твоим следам на двух деревянных ногах, с глиняной рукой, и ждёт, крадучись, вынюхивая шанс снова вернуться в игру.

Лишь один раз Анхис, которого все называли Мальцов ым Доктором, рассказал взрослому о том, что волновало его душу. Когда ему было восемь и он верил, что самые большие желания-которые-не-были-настоящими-желаниями остались в прошлом, маленький Мальцовый Доктор отправился навестить ведьму (которая на самом деле была не ведьмой, но раздражительной пожилой дамой, зарабатывавшей себе на жизнь в качестве претенциозной гадалки в Суде Париса, одном из самых больших городов в южной части Края молока и жажды, очень далеко от Адониса, где законы против ссор такие суровые, что даже лёгкая перепалка из-за счёта за ужин может стать поводом для изгнания). Ведьму звали Гесиод… впрочем, нет, на самом деле её звали не так. От рождения она была Башак Узун, но пыталась избавиться от этого имени с тех самых пор, как выросла достаточно, чтобы его произнести. Она перемерила много новых имён, прежде чем увидела имя «Гесиод» в красивой книге о древних эпохах Родины, места, где она никогда не бывала и не собиралась бывать. Имя показалось ей золотистым солнечным светом на коричневой, сухой земле, и она взяла его себе, как некоторые юные персоны берут какие-нибудь безделушки, стоит хозяину лавки отвернуться, — пусть даже это было мужское имя. Об этом она узнала гораздо позже, и к тому моменту ей было наплевать. Гесиод влюбилась в лихого ныряльщика и приехала из далёкого Суда Париса на ферму в Адонисе, который был в то время таким молодым, что даже не имел названия. Когда её муж умер в море — отросток мальцового кита коснулся его легко, словно пальчик возлюбленной, — Гесиод взялась за старое, ибо предсказание будущего — это привычка, от которой непросто избавиться.

Анхис нанизал шесть форелей-не-форелей на толстую верёвку и принёс их с собой, чтобы заплатить за предсказание. Хижина Гесиод — с верандой, обдуваемой солёным ветром, с окнами из розового морского стекла — стояла на берегу Кадеша, и вид у неё был весьма самодовольный. Анхис постучал трижды, согласно традиции. Гесиод ему открыла; в её длинные седые волосы были вплетены кусочки скорлупы какаовых орехов и океанские маргаритки (то есть на самом деле не маргаритки, но синевато-серые, сиреневые, снулые анемоны, способные выжить шесть дней без воды). Мальцовый Доктор протянул ей свой дар — рыбу.

Гесиод без единого слова выковыряла рыбий глаз и съела. Наверное, он был вкусный, как и все глаза, ибо она пожала плечами и впустила Анхиса в дом, усадила его на стул из плавника-который-не-был-плавником и вытащила колоду карт. Она разложила карты на столе красивым веером, словно крупье в казино (а Гесиод успела поработать и крупье, когда была молодой). Ведьма-не-ведьма владела ещё и хрустальным шаром, но никогда им не пользовалась, и он оброс безупречным покровом пыли. Он был ей нужен просто для шика, ведь людям нравится, чтобы у гадалки был хрустальный шар.

— Как тебя зовут? — угрюмо спросила Гесиод. Она не была угрюмой на самом деле, но людям нравятся ворчливые ведьмы. Дружелюбная ведьма не может ничегошеньки знать о том, как устроен мир.

— Мальцовый Доктор, — гордо ответил мальчик.

— Неправда, — фыркнула старуха.

Его маленькие плечи опустились.

— Я Анхис Кефус, мэм, — пробубнил он.

— Вот так-то, мальчик. Я всегда замечаю, если кто-то пытается обмануть своё имя, сдав его в утиль. Если твоё имя тебе не подходит, просто оставь его на обочине дороги для кого-то другого, кому оно больше понравится.

Ведьма-не-ведьма и мальчик-не-мальчик довольно долго сидели не разговаривая и не шевелясь. Анхис не знал, как ей объяснить свою жизнь. Когда он пытался всё облечь в слова, получалось глупо. Он поднаторел в том, чтобы разбираться в каких-нибудь вещах самому, ни о чём не спрашивая взрослых, и теперь ему было трудно — и даже больно — поступать иным образом. Ему было восемь, и он считал этот срок достаточно долгим, чтобы привыкнуть к определённому образу жизни.

Гесиод закашлялась и достала сигарету (точнее, не сигарету, а самокрутку из обрывка газеты и смоляной, сильногорькой, солоноватой мальцовой ламинарии, которая была дороже пива, привезенного с Родины) из глубокой ложбины между грудями. Зажгла, и в комнате запахло сумахом, озоном, кофе и возможностями.

— Ты должен, знаешь ли, задать вопрос. — Она коротко рассмеялась. — Предсказание судьбы, при котором ты ничего не говоришь, стоит дороже рыбы.

Анхис вздохнул со всей тяжестью своих восьми лет.

— Мисс Гесиод, мне кажется, что я проклят. Может, дело и не в проклятии — может, я таким родился, как некоторые рождаются с русыми волосами, как-то так. Но у меня не русые волосы; у меня… это. По-моему, я этим обладаю с той поры, как был маленьким — ну, меньше, чем сейчас. Вот в чем суть проклятия, как я его понимаю, мэм: все, чего я желаю, не сбывается.

Прежде чем слова вылетели изо рта Мальцового Доктора, они казались тяжелыми, клубящимися и важными, как Кадеш. Но с каждым словом, произнесенным перед Гесиод, он все сильней ненавидел то, как звучал его голос в этой дымной хижине, и еще сильней ненавидел слова, которые говорил. Слова были маленькими, и означали лишь то, что он сказал, а не то, что чувствовал, прежде чем произнес их. От досады он едва не заплакал.

— Ах ты глупая маленькая черепашка. Все дети так считают. Черт возьми, да я и сама иногда так считаю. — Ведьмы, даже те, которые на самом деле не ведьмы, любят сквернословить, и их клиентам это тоже нравится. Как правило, Гесиод старалась произносить не менее четырех ругательств за одну встречу.

Мальчик стиснул зубы.

— Нет, я не это имел в виду. У меня было много времени, чтобы всё проверить, и я проверил, тщательно, как люди из «Притхви» проверяют молоко на щёлочность. На мне действительно проклятие! Выслушайте меня, я принес вам рыбу!