Гвен, которая казалась истощенной и, может, даже отчасти благодарной за возможность удалиться, двинулась к двери, а Дана сделала шаг ко мне.
– Верни.
– Что?
– Брошь мисс Банни. Это все, что мне от нее осталось.
Я крепко сжала кулак, и острые краешки впились в ладонь.
– Она моя.
Когда они выходили, Дана скорбно глянула через плечо и одними губами произнесла что-то, чего я не могла разобрать. Я всю жизнь мечтала о сестре. Сколько раз мама повторяла, как ей жаль, что у них не получалось родить еще одного ребенка? Вот что бывает, когда слишком сильно чего-то хочешь. Похоже, жизнь – один сплошной обман, набитый грязными трюками.
Мама в своем бледно-миндальном платье опустилась на пол у двери. Миссис Грант встала на колени около нее. Я знала, что должна быть рядом с мамой, но вместо этого подошла к стеклянной двери и наблюдала, как Дана с матерью идут к дороге, покачиваясь на высоких каблуках. Может, я должна была побежать за ними и толкнуть Гвендолен, чтобы она свалилась на землю. Так я защитила бы мамину честь. Может, должна была потребовать каких-то объяснений, но в эту минуту не хотелось знать новых подробностей.
24
Самая нищая крыса
Мама выставила папу из дома № 739 по Линн- херст в одной водительской униформе. Она даже не пустила его на порог. Папа не спорил, не молил о прощении и не просил дать ему хотя бы зубную щетку. Он ушел быстрым шагом, как смущенный курьер, постучавшийся не в ту дверь. Как только мы услышали тихое урчание «Линкольна», мама сказала: «Могло быть и хуже», но тут же разрыдалась и попросила принести парацетамол. Она все еще вытирала лицо полотенцем для посуды, когда задребезжал телефон, висевший на стене в кухне. Я вздрогнула и посмотрела на маму.
– Возьми трубку, – попросила она.
Хотя после случившегося мы обе поняли, что ничего не знаем о собственной жизни, чутье подсказывало, что на другом конце провода – отец.
– С-с-скажи м-м-маме, что я понимаю ее нежелание говорить со мной. Скажи, что я ночую у Роли. И еще с-с-скажи, что я ее люблю.
Я ответила:
– Да, сэр. Я передам ваше сообщение.
– Шор-р-рисс, – упрекнул он, – как ты можешь говорить со мной так холодно? Я был и остаюсь твоим отцом. Это наши с мамой дела.
– Это наши общие дела, – возразила я, наматывая на пальцы спиральный провод и думая, как много человек теперь составляют понятие «мы».
Гвен запихнула в почтовый ящик толстый конверт, набитый всевозможными документами, включая свидетельство о рождении Даны. Цвет кожи – черный, пол – женский. Она родилась живой за четыре месяца до того, как я чуть не умерла в том же самом роддоме. В графе «отец» по строчке скользила беглая роспись Роли. (Тут была прикреплена картотечная карточка со словами: «Это для отвода глаз».) А как же Дана и я? В конверте не было ни одного клочка бумаги, официально подтверждающего наше родство. Я не верю, что общие гены сделали нас сестрами, но то, что мы делили на двоих одного отца, связало нас некими узами, которые обвились вокруг щиколоток и крепко стянули запястья. Это наши общие дела. Все шестеро были связаны по рукам и ногам, и разные узлы не давали сдвинуться с места.
– Пока, папа, – пробормотала я, чтобы он не мог сказать, будто я бросила трубку.