Мамина грудь вздымалась над вырезом-сердечком. Она будто не знала, чем занять руки. Кулаки сжимались и разжимались, как два бьющихся сердца. Гвендолен развернула листок, окинула его долгим взглядом, потом подняла глаза, сделала вдох, оглядела присутствующих и коснулась волос. Потом облизнула губы, и, хотя собиралась огласить документ с застывшим и суровым выражением, в момент, когда готовилась прочитать его, я точно заметила на лице мимолетную искру восторга. Какой бы туз Гвен ни прятала в рукаве, она ждала этого момента очень долго. Я сделала три шага вперед, слегка запнувшись о лодыжки миссис Грант, но все же сумела выхватить листок из руки матери Даны.

– Хорошая девочка, – сказала миссис Грант, будто о домашнем животном.

Я развернула страницу. Это была ксерокопия. Запах химической краски все еще чувствовался. Я таращилась на свидетельство о браке, выданное Джеймсу Ли Уизерспуну и Гвендолен Беатрис Ярборо в штате Алабама через год после моего рождения.

– Это брехня, – выпалила я, обращаясь не к ней, а к Дане.

У Гвендолен руки были скрещены на груди, а дочь держала их по швам, как добровольная помощница в церкви. Женщина сказала моей маме:

– Мне жаль, что пришлось вот так это рассказать.

Правда – странная штука. Она как порнография: с первого же взгляда понимаешь, что это она. Дана, серебряная Дана, была моей единокровной сестрой. Джеймс, мой самый обыкновенный папа, с толстыми, как донце бутылки от колы, линзами оказался самым настоящим кобелем. А кто тогда я? Дура. Я пригласила Дану в свой дом. Каждый раз, когда хотела с ней повидаться, она вынуждала меня упрашивать о встрече. И я ведь упрашивала. Каждый раз.

– Тебе не стыдно? – обратилась я к Дане, не отрывая глаз от бумаги в руках.

– Я ее не подсылала. Это полностью ваша затея, – заявила Гвендолен. – А то, что в этом документе, касается только меня и твоей матери.

– Дай сюда, Шорисс, – велела мама. Я протянула листок, она внимательно рассмотрела его, потом смяла выданное в Алабаме свидетельство и бросила на пол. – Ты думала напугать меня какой-то бумажкой?

Гвендолен немного стушевалась, словно мы играли не по сценарию. Придерживая большую кожаную сумку левой рукой, правой принялась в ней копаться. Встревоженно взглянув на Дану, она встала на одно колено и начала перетряхивать всю сумку.

– У меня еще кое-что есть, – погрозила она маме.

– У тебя нет ничего, что мне нужно видеть, – отрезала мама. – Так что забирай свою облезлую кошелку и облезлую доченьку и выметайся отсюда.

После этих слов миссис Грант подняла сушилку, встала и устроила овацию. Куцые хлопки рикошетили от невидимых нитей напряжения, натянувшихся в салоне.

– Да вы нормальная вообще? – рявкнула Дана на миссис Грант. – Тут вам не телешоу. Это наша жизнь.

– Сейчас, сейчас найду, – не сдавалась Гвендолен. – Все тайное становится явным. Так говорится в Библии.

– Не пудри мне мозги цитатами из Писания.

Мама быстро высунула босую ногу из-под белого платья и пнула кожаную сумку. Гвендолен поспешно схватила сумку и высыпала все содержимое на плиточный пол «Розовой лисы». В сумочке она носила то же, что и все: губную помаду, жвачку, пилки для ногтей и связку ключей. Кроме того, был еще и циркуль. Потом потрясла сумочку.

– Она где-то здесь.

Дана опустилась на пол рядом с матерью и помогла собрать вещи в сумку. С лица Гвендолен исчезло выражение триумфа, и она казалась немного растерянной, как бабушка Банни, когда той давали лекарство, из-за которого она переставала нас узнавать.