Художник в этом эссе от имени Альфеони вспоминал свои чувства в день, когда игольчатый экран был завершён: «Во второй половине дня он и Кьяра (как он называет здесь Клер. –
Художник чувствовал особую ауру времени. Ссылаясь на культовые в то время фильмы, он резко менял область творческих интересов: «Всё это повлияло на моё решение попытать удачу с более широкой аудиторией, чем примерно 150 покупателей роскошных книг». В 1933 году он создаст с помощью игольчатого экрана первый уникальный чёрно-белый анимационный фильм «Ночь на Лысой горе» на музыку М. Мусоргского.
Алексеев писал Андре Мальро: «Игольчатый экран в этой двуцветной вселенной придавал контуры образам из снов, которые зритель видел теперь наяву, испытывая эмоциональные и зрительные ощущения». Чёрно-белое кино сильнее воздействует на память, активнее пробуждая воспоминания о чёрно-белых снах, о ночных образах, по мнению художника, основанных на впечатлениях. Их можно не только пересказывать, но дополнять и расширять. Сколько возможностей для кинематографиста! Он постарался свои идеи воплотить в этой мистической ленте. Они работали с Клер больше двух лет, фильм длился восемь минут.
Презентация для прессы «Ночи на Лысой горе» состоялась в июле 1934 года в парижском Педагогическом музее. 6 декабря прошёл его первый публичный показ в кинотеатре «Пантеон», в 5-м округе Парижа. Переживая оценку критиками фильма, Алексеев собирал газетные вырезки, освещавшие выход картины. Незадолго до своего ухода он передал это досье кинокритику Д. Бендацци, опубликовавшему из него выдержки. Фильм потряс искушённых знатоков.
Эмиль-Жан-Жозеф Вюйермоз, музыковед и теоретик музыки, писал в «Лё Темп»: «Здесь мы встречаемся с целым набором абсолютно новых эффектов, имеющих важное значение. Его анимированные гравюры противоречат всему реалистическому. Всё здесь находится в композиции и транспозиции. Очень редко можно встретить режиссёра, который так добросовестно придерживается нотного текста. Когда изумляющие нас создания держат руки вверх или же опускают их в такт музыке, достигающей кульминации и нежно затем утихающей, происходит исключительное по своему напряжению усиление эмоций, вызываемых музыкой».
Другая вырезка, тоже без даты, содержала статью Стефана Приасела в «Регардз»: «Короткий фильм, но мы чувствуем, что он является вехой в истории кино. Важность этого фильма – не только в сюжете, новой технике, изобретённой двумя его авторами, которая была использована здесь в первый раз. Она оказала такое воздействие, что можно с уверенностью сказать: фильм значит для кино столько же, сколько прекрасная картина для фотографа».
Поль Жильсон в заключение статьи, опубликованной 18 октября 1933 года в газете «Лэтрасижан», писал: «Александр Алексеев и Клер Паркер иногда тратили целый день, чтобы отснять одну секунду фильма. Время ведьм из "Ночи на Лысой горе" – дьявольски прекрасное зрелище».
Новаторство первого кинематографического опыта Алексеева Доминик Виллуби уже в наши дни видел в образности фильма, достигнутой за счёт игры светотени на более прочной, подвижной и дающей возможность моделировать изображение поверхности. Зрителю кажется: конструкция экрана способствует достижению визуальных эффектов, но это и заслуга Алексеева, реализовавшего потребность в изображении движения в пространстве трёх измерений.
Уже во второй половине 1980-х годов Джон Грирсон, режиссёр документальных фильмов, страстно призывал: «Все кинокомпании должны посмотреть этот фильм. Он изумителен и потрясающ, будучи кратким и отмеченным печатью гениальности». Писатель Грэм Грин, в то время кинокритик издания The Spectator, описывал фильм как «сумрачную фантазию, доставившую наивысшее эстетическое наслаждение, которое только можно получить от кино как вида искусства как минимум одному зрителю». И вот вывод Джона Халаса, режиссёра анимационных фильмов: «Алексеев открыл новые горизонты в искусстве анимации. Наконец изобразительное искусство было успешно скрещено с анимацией». Но никто и не подозревал, что великий аниматор в это же время создавал другой шедевр – цикл иллюстраций к «Дон Кихоту». Но мы начнём с предыстории.
Зрелые годы
Отблески и тени времени. «Дон-Кихот» (
«И тут с ним происходят случаи, достойные быть начертанными не только на пергаменте, но и на меди…» – слова Сервантеса из романа «Хитроумный Дон Кихот Ламанчский» звучат напутствием художникам всего мира. И каждый художник, в зависимости от времени, масштаба таланта и собственного видения, по-своему прочитывал «трагикомический пародийный роман» Сервантеса, выдержавший за пятьсот лет более трёх тысяч изданий на десятках языков мира. Популярное в то или иное время восприятие Дон Кихота отражалось в иллюстрациях. «Реально существующее время имеет только один источник – мозг и сердце, то есть душу человека, – рассуждает наш современник, писатель Владимир Бутромеев. – Мысль, чувство, время – результаты познания человеком себя и мира, в котором он существует. Они – мысли, чувства и время – основные составляющие части ноосферы, сферы разума». Сервантес начнёт и закончит первый том великого романа в тюрьме, всколыхнув им читающий мир. Достоевский спустя почти три столетия увидит Дон Кихота как «самого простого душою и одного из самых великих сердцем людей». Жизнь самого Сервантеса переполнена поражениями и несчастьями: в битве с турками он, человек несокрушимого духа, получил тяжелейшее ранение – левая рука превратилась в обрубок, а после долгой военной службы остался нищим. Пять лет страдал в плену – в тюрьме при дворце Дженин, в столице пиратского королевства Алжир. В итоге двенадцать лет провёл вдали от родины. Годами жил один, дочь росла без него. Освободившись от армии, работал сборщиком налогов – королевским провиантским комиссаром, объезжал на муле изнемогающую от наступившей бедности страну, вынужденно отбирая у крестьян последнее. В результате, оклеветанный, попал в королевскую долговую тюрьму в Коста-Дель-Рио. И все эти десятилетия в нём созревал роман.
Хорхе Луис Борхес писал в середине ХХ века в «Притче о Сервантесе и Дон Кихоте»: «Побеждённый реальностью и Испанией, Дон Кихот скончался в родной деревушке в 1614-м. Ненадолго пережил его и Мигель де Сервантес. Для обоих, сновидца и его сна, вся суть сюжета была в противопоставлении двух миров: вымышленного мира рыцарских романов и повседневного, заурядного мира семнадцатого столетия. Они не подозревали, что века сгладят в итоге это различие, не подозревали, что и Ламанча, и Монтьель, и тощая фигура странствующего рыцаря станут для будущих поколений такой же поэзией, как плавания Синдбада или безмерные пространства Ариосто. Ибо литература начинается мифом и заканчивается им». С особым интересом относились к мифам и снам сюрреалисты, волновали они и русского художника Александра Алексеева. Но об этом речь впереди. Позволим себе небольшой экскурс в историю мировой иллюстрации.
Впервые образ Дон Кихота появился в 1613 году в одной немецкой гравюре. Целиком роман был иллюстрирован во фламандских изданиях второй половины XVII века. На родине Сервантеса в 1672 году Диего де Обрехона исполнил иллюстрации, где, по словам петербургского литературоведа В. Багно, «намечены особенности, которые будут впредь отличать иллюстрации, выполненные в Испании, они наиболее точно передают испанский колорит бессмертного романа».
В разные эпохи фигура Рыцаря печального образа становилась знаменем различных философских и политических теорий. За столетия возник целый калейдоскоп суждений, мнений и художественных интерпретаций романа и его образа Дон Кихота прежде всего.
В ХIХ веке художники чаще романтизировали образ Дон Кихота, представляя его мечтателем, чьи идеалы не признают окружающие. В Испании таким увидел сервантесовского героя Хосе Ривельеса в многофигурных, тщательно прорисованных иллюстрациях, насыщенных бытовыми деталями. Гордость испанского искусства Ф. Гойя готовил серию офортов с Рыцарем печального образа в стилистике «Капри́чос». Но сохранился всего один рисунок, опубликованный в 1860 году в «Газете изящных искусств»: рождённые безумной фантазией Дон Кихота призрачно-гротесковые фигуры нависают над увлечённым чтением идальго, сидящим на едва прорисованном кресле с книгой в руках в позе, «неподвластной законам гравитации», по выражению Ж. Канаваджо, французского исследователя жизни и творчества Сервантеса и автора статьи про иллюстраторов великого романа.
В Испании начала ХХ века стало популярно сопоставление Дон Кихота с основателем иезуитского ордена Игнасио де Лойолой (1491–1556), неистовым воинственным рыцарем католичества и сторонником всемирной монархии, канонизированным в 1622 году. И Сервантес, и духовный лидер иной эпохи мечтали о триумфе духовного над бытовым, понимая это каждый по-своему. В то же время известный философ, ректор университета в городе Саламанка Мигель де Унамуно (1864–1936), пережив период отрицания Дон Кихота в юности, начинает воспринимать его как национальный миф, считая образ благородного идальго самоценным. Общение с Дон Кихотом, идеальной личностью, возвышает простого человека, считал Унамуно. Так, испанцы в начале ХХ века увидели олицетворение нации в Санчо Пансе (от испанского слова «panza» – пузо, брюхо, живот). Именно от «кихотизации» Санчо-народа, по мнению Унамуно, зависит будущее Испании.
О восторженном отношении Сальвадора Дали к Сервантесу выразительно свидетельствует его вступление ещё в 1923 году в «Орден Толедо», основанный кинорежиссёром Л. Бунюэлем, с которым он вместе снимет фильм «Андалузский пёс». После игры с сервантесовскими реалиями и серией рисунков к роману, сделанных китайской тушью в 1935 году, Дали в послевоенные годы в Америке вновь увлёкся Сервантесом и стал воплощать его образы в мистических, сюрреалистических картинках. Дали работал не над иллюстрациями, а, точнее, над темой «Дон Кихот», почти десять лет – с 1946 по 1965 год.
10 августа 1955 года к Пабло Пикассо пришёл его биограф Пьер Дэкс с заказом: нарисовать Дон Кихота с Санчо Пансой для юбилейного номера коммунистического еженедельника Les Lettres Françaises: грядёт 350-летие романа. Пикассо, взяв лист бумаги, перо или кисть, чёрную тушь, почти мгновенно, дерзко, непредсказуемыми штрихами и линиями, несколькими пятнами сымпровизировал неожиданный образ. Вещает что-то бесплотный, костлявый Дон Кихот. Его великая фигура на несчастном высохшем Росинанте гротесково удлинена – устремлена ввысь, как и вечное копьё. Санчо – несколько пятнами – округл, простонародно приземист, преданно взирает на хозяина. Донкихотовская артистичная беспечность придаёт его образу некий художественный смысл. Недаром слепящим солнцем, кажется, напоён сам воздух раскалённой испанской равнины, пространство её подчёркнуто уменьшенными силуэтами мельниц, а силуэты вечных путников буквально пронизаны солнечным светом. Со временем будет исполнен тиражный эстамп этого шедевра, экземпляры его до сих пор можно найти у почитателей мастера. Образы Пикассо стали хрестоматийными.