А он читал Тэна. «Как люди понимали счастье, бедствие, любовь, веру, рай, ад – все великие интересы человеческой жизни, эти свидетельства мы найдём в творениях поэтов, художниках, скульпторов, сказаниях, мемуарах. С этой целью я прочту вам отрывки, которые покажут вам грубость, чувственность, энергичность окружающих нравов и в то же время живое поэтическое чутьё, изящный вкус, великий литературный такт, декоративный инстинкт, потребность в наружном блеске – и среди народа, в невежественной толпе, и среди вельмож и учёных». Перед слушателями парижской Школы изящных искусств в середине ХIХ века в лекциях Тэна проходили все века, все страны, различные рода искусств – архитектуры, живописи, скульптуры, поэзии и музыки одновременно. Теперь в заснеженной, раздираемой на части России девятнадцатилетнего русского кадета, будущего художника, французский философ-эстетик увлекал в миры всечеловеческой культуры.
«Свою судьбу я продолжал влачить в каком-то тумане, сквозь который проступала столица Сибири». Челябинск, Омск – везде неожиданные встречи, «приключения». В Иркутск они прибыли в конце марта голодные, немытые, обовшивевшиеся. А тут – баня! «Моя кожа, загрубевшая после многомесячного холода, наконец-то задышала и соприкоснулась с чистым нижним бельём». Их разместили поначалу в казарме, обставленной партами, скамейками и железными кроватями без матрасов. В сохранившемся документе читаем: «22 декабря прибыла часть 2-го Оренбургского кадетского корпуса – 70 кадет; 1 апреля (по новому стилю) 1919 года прибыл казачий женский институт и кадеты Неплюевского второго Оренбургского кадетского корпуса. Стало 500 человек. Прибывшие были размещены в помещении кадетского корпуса 1-й школы прапорщиков и духовной семинарии»[16].
Иркутск
Кадеты учились в двухэтажном деревянном доме на правом берегу Ангары; на фото – более чем скромное строение. Одежда кадет тоже выглядит бедновато. В том же документе, приведённом выше, читаем: «Несмотря на многие трудности с учебной базой и снабжением, нехватку преподавательского состава, учебные занятия проводились по полному плану. Своим молодцеватым видом и отличными знаниями кадеты произвели великолепное впечатление на смотре, проведённом корпусами 28 июня».
Между тем, когда приблизились экзамены, директор кадетского корпуса решил их не проводить, а выдать кадетам-оренбуржцам дипломы по оценкам двух первых триместров и сразу начать распределять выпуск по офицерским училищам. Род войск будущей службы ученики выбирали сами, начинали с отличников. Александр, как всегда, был среди первых. Он выбрал морское училище, находившееся во Владивостоке. Впереди замаячили морские просторы. Он станет «гражданином мира»! Он обретёт «свой, легендарный мир, утерянный в Константинополе». Едва не сорвалось. Одноклассник, с которым они преодолевали мучительное путешествие из Оренбурга в Иркутск, отозвал его в сторонку и сказал: «Я всегда мечтал стать моряком. Ты собирался посвятить себя живописи. Прошу тебя, уступи мне своё место». И он уступил. «Я искушал судьбу». Судьба вела его тяжёлым, извилистым, но единственным, неизбежным путём – с родины. Он задумал ехать во Владивосток самостоятельно, и тут из морской школы пришла телеграмма о трёх дополнительных вакансиях.
… Надо проехать опасное место, Читу. Говорили: Семёнов с бандой грабит, расстреливает пассажиров. Александр ехал в вагоне третьего класса. Читу они миновали ночью. Через несколько дней, утром за окном заметил серебряную полоску океана. Свободная стихия! Океан! «Его свободе не было предела, его воды доходили до Японии, Австралии и Африки – до земель всего мира, до самого Запада. И я его видел собственными глазами».
Поезд подошёл к владивостокскому вокзалу, поразившему архитектурой.
Владивосток
«Я влюбился в мореходное училище». Его пленила белоснежная форма – с ног до головы. Форма дежурного – не менее: чёрные штаны, широченные, как юбка, фламандская рубаха из тёмно-синей фланели, полосатая тельняшка и чёрная бескозырка с развевающимися золотистыми лентами. Одно огорчало: «Цвет лица из розового сделался жёлтый. От красивого голоса не осталось и следа». Но – «из какого варварства» он вырвался! Ещё недавно ел деревянной ложкой, умываться было нечем, не на чём спать. А здесь в столовой с белыми скатертями – салфетки, тарелки, серебряные столовые приборы. Даже курительная комната поражала размером в сто метров, чистотой и опрятностью.
Старшие с удовольствием обучали новобранцев морскому делу, не презирали, не унижали курсантов, не позволяли себе насмешек. Им предстояло овладеть всеми специальностями – от портновского и водопроводного дела до высшей математики. «Я был рад, что научусь что-то делать своими руками». Их отправили в сухой док чистить корпус канонерской лодки «Маньчжур», простоявшей на якоре много лет. Её дно на метр поднималось над полом. Вместе с другими курсантами он счищал с него присохшие мидии и устрицы, сбивал ножницами раковины, сдирал ржавчину и покрывал корпус краской, от которой склеивались волосы и ресницы. «Во время перерыва я лежал на палубе и смотрел в небо». Он представлял, как бегу лёгких белых облаков вторит движение их корабля, плывущему по Индийскому океану. Потом получили задание привести в порядок два развалившихся миноносца, стоявших в бухте. Тут проходили летом занятия, теоретические и практические – по санитарному делу. Александру мнилось: он находится на таинственном острове капитана Немо. «Мы научились любить морскую жизнь и оценивать опасности, к осени мы перестали быть мальчишками». Осенью начались занятия в училище.
Начальником морского училища был назначен капитан 1-го ранга М.А. Китицын. Ему удалось собрать прекрасных преподавателей из офицеров флота. Кадетов, прибывших весной 1919 года из сухопутных корпусов, после медицинского осмотра приняли в 3-ю гардемаринскую роту, получившуюся, по свидетельству современника, «блестящей». Александр продолжал увлекаться рисованием и пренебрегал классными занятиями. Всё больше «лодырничал», «освободившись от материнского внимания». А тогдашнее отрицание ценностей, внушаемых ему с детства, мальчишеский принцип «не иметь никаких принципов» вовлекали его «в саморазрушение». Думается, он не совсем прав. Принципы, как видим по его поступкам и рассуждениям, у него были и весьма похвальные. «Сколько же лет должно пройти ещё, чтобы человек перестал убивать себе подобных? Мне не пришлось стрелять в людей. И всё ж, если бы мне приказали, отказаться я бы не смог». Однако он спас человека, не выстрелил в него, своего врага. Будет такой случай во Владивостоке.
На Дальнем Востоке ему пришлось наглядеться российских бед сполна. Вновь оказаться в пути и столкнуться с разрухой, царившей в стране. Ему поручили доставить письмо в какой-то «северный городок», как он пишет, и вот что увидел: «на платформах вокзалов толпился странствующий люд. Русские, корейцы, китайцы неделями, а то и месяцами сидели на корточках, обняв свои свёртки, в ожидании, когда решится их судьба». Весь вечер он пил с какой-то армейской труппой и проснулся на сене в вагоне для скота, который вёз его обратно во Владивосток: «В конце 1919 года во Владивостоке назревал очередной переворот; белого фронта уже не существовало, а во всём Приморье господствовали партизанские отряды, грабившие и терроризировавшие население. Выпуску пришлось принять участие во многих десантных операциях. Владивосток был окружён партизанами. Верховный правитель адмирал Колчак фактически был отделён от Сибирской армии, отступавшей на восток. Во Владивостоке же не было никаких воинских частей, кроме офицерской школы Нокса на Русском острове. Наше положение казалось безвыходным. Защищать Владивосток от наседавших партизан, даже при содействии офицерской школы Нокса, мы бы не смогли…» – вспоминал соученик Алексеева, бывший гардемарин М.А. Юнаков.
Ещё совсем недавно главная улица Владивостока Светланская была его гордостью. Застроенная на фоне сопок броскими по архитектуре домами модных в то время архитекторов, она блистала богатыми иностранными торговыми фирмами, магазинами, ресторанами, витрины которых украшали светлые маркизы. Теперь на ней, как и во всём городе, творилось полное безобразие. По брусчатой мостовой протянувшейся на километры улицы вдоль бухты Золотой Рог (как окрестил её Н.Н. Муравьёв-Амурский, первый генерал-губернатор, в память о поразившем его ином Золотом Роге, где, заметим, провёл незабываемые дни маленький Алексеев) маршировали то американские, то японские, то другие военные части Антанты, «спасатели»-интервенты несчастной России; зеваки заполняли тротуары. В городе орудовали и бандитские отряды Григория Семёнова, который лишь в 1946 году будет предан суду и казнён – повешен.
На Светланской перед Новым годом Александра заинтересовало одно неожиданное объявление – о футуристическо-декадентском вечере под председательством художника и поэта Давида Бурлюка. Невольно вспомнил Уфу. Свою невстречу со знаменитым футуристом. А здесь плата за вход два килограмма сахара, кускового или колотого. Ни того ни другого взять неоткуда. Бурлюк был проездом, путь его лежал в Японию, потом – в Америку.
Александр в погожее январское утро 1920 года увидел на рейде судно с развевающимся российским флагом. Крейсер «Орёл», их учебный корабль. «Я ликовал: наконец мы выйдем в море, наконец-то я увижу огромный мир, обрету свободу, мне станут доступны любые земли, ведь мы покидаем Россию!»
В поисках пристанища (
Экзотические впечатления: порты Японии, Гонконга, Сингапура. Индия, Адаманские острова, Порт-Саид, Египет
В ночь с 30 на 31 января контр-адмирал М.А. Беренс прибыл на «Орёл» и отдал приказ об эвакуации. Современник свидетельствует: «К вечеру 30 января все склады морского училища были перевезены на "Орёл", уголь был погружён, и весь отряд в составе вспомогательного крейсера "Орёл" и посыльного судна "Якут" был готов к выходу в море. На корабли были погружены гардемарины морского училища, военно-морская учебная команда и эвакуировавшиеся офицеры с семьями, всего около 500 человек».
«Рано утром, часов в 5, 31 января 1920 года отряд снялся и вышел в море. На всякий случай были приготовлены орудия и пулемёты, так как ожидали, что нас начнёт обстреливать красная батарея на Русском острове, но ничего не случилось, и отряд спокойно покинул гостеприимный Владивосток… Хотя мы и шли в полную неизвестность, но никто из нас не тревожился».