Эффектом этой диалектики становится парадокс тотального присутствия сновидца в его отсутствии. Фрейд, пока еще не располагающий таким словом как «нарциссизм», говорит об
Итак, парадокс заключается в
Сновидение не фокусируется картезианским образом. Оно не центрируется
То «я», которое вспоминает, сознает наяву, оказывается рассеянным. Парадокс в том, что оно везде и нигде, это разлетевшееся на все четыре стороны «я». Засыпая,
Впрочем, лакановскую позицию спящего как невидящего можно понимать несколько иначе. Речь может идти не о видении, а о предвидении, поскольку субъект «не видит, к чему идет дело, он лишь послушно следует». [25:84]. Выставление сновидением себя напоказ, его постановка
«Да, он может порой от происходящего отстраниться, может сказать себе, что это, мол, всего-навсего сновидение, но никогда не сможет он постичь себя в сновидении в том же смысле, в каком, посредством картезианского
Здесь и появляется в лакановской речи, можно сказать, долгожданный Чжуан-Цзы, размышляющий над асимметрией Чжуан-Цзы, видящего во сне себя бабочкой, и Бабочкой, которая не может увидеть наяву Чжуан-Цзы. Лакан, размышляя над прославленной историей китайского мудреца, тотчас вспоминает маленького Человека-Волка, завороженного бабочкой, плененного ее взглядом. Бабочка – это взгляд,
«Проснувшись, Чжуан-Цзы может спросить себя, не является ли он бабочкой, которой снится, будто она – Чжуан-Цзы. Он будет прав в двух отношениях – во-первых, доказывая своим вопросом, что он не сумасшедший, то есть, что он не принимает себя вполне безоговорочно за Чжуан-Цзы; и, во-вторых, не веря вполне тому, что сам говорит. На самом деле, именно будучи бабочкой, возвращался он к корню собственной самости
Итак, бабочка – не просто героиня сновидения Чжуан-Цзы, и даже не только своеобразный корень его идентичности, но еще и взгляд на тот
Тайна
Текст сновидения об инъекции Ирме
Рот открывается не только для того, чтобы говорить. Но обо всем по порядку. Сновидению «Об инъекции Ирме» посвящена отдельная, вторая глава книги, которая называется «Метод толкования сновидений». С этой главой темный лес научного обозрения остался позади, а впереди обозначился путь Фрейда, королевский путь познания сновидений. В начале третьей главы, бросая взгляд назад, Фрейд назовет эту, теперь уже пройденную, часть пути узкой ложбиной. Впрочем, для нас она еще впереди. Вот, наконец, явление Ирмы в пансионе «Белльвю»:
Действующие лица семейного романа «Ирма»
Элизабет Рудинеско пишет, что это сновидение, наряду с самоанализом Фрейда, являет собой основание психоанализа, а точнее – «своего рода семейный роман происхождения и истории психоанализа» [40:536]. Чтобы понять, почему это сновидение – своеобразный семейный роман, обратимся к его действующим лицам.
ИРМА. Фрейд сообщает: «Летом 1895 года с помощью психоанализа я лечил одну молодую даму, которая находилась в близких дружеских отношениях со мной и моей семьей» [46:125]. Кстати, в 1895 году Фрейд еще не пользовался словом «психоанализ», оно появится в следующем году. Эта молодая дама входит в кабинет Фрейда в драматический момент терапевтических поисков и метаний; в частности, с одной стороны, на пике размышлений о теории раннего соблазнения, с другой – в момент интенсивной разработки теории сновидений. Именно эта пациентка сыграла ключевую роль в отказе Фрейда от теории раннего соблазнения.
В бодрственной реальности Ирму звали Эмма Экштейн. Этот, так сказать, факт был обнародован Максом Шуром в 1966 году. Эмма была сестрой друга Зигмунда Фрейда Фридриха Экштейна, известного всей Вене как «ходячая энциклопедия». Считалось, что брат Эммы знает все, обо всем на свете у него справлялись его друзья – Гофмансталь, Рильке, Верфель, Малер, Лист и даже Брокгауз. С Фридрихом Экштейном Зигмунд Фрейд проводил время за игрой в тарок. Ясное дело, что история с Эммой получила в Вене широкую огласку. Какая именно история? История ее лечения, которую называют иногда «перво-сценой психоанализа» [3:119].
Эмма страдала истерией, в начале 1890-х она стала пациенткой Фрейда, в декабре 1894 года к нему в Вену приехал Флисс, осмотрел пациентку и посоветовал прооперировать ее нос, поскольку истерия имеет сексуальную этиологию, а гениталии связаны со слизистой оболочкой носа. С этой целью друг Фрейда, отоларинголог, теоретик биологических циклов и корреляций гениталии-нос приехал в Вену еще раз через пару месяцев. В начале февраля 1895 года он сделал операцию и тотчас уехал обратно в Берлин. Поначалу тридцати летняя Эмма пошла на поправку, однако 8 марта Фрейд сообщает другу плохую новость: состояние пациентки резко ухудшилось. Потребовалась новая операция, в результате которой обнаружилось, что Флисс второпях оставил пятидесятисантиметровую марлю в носовой полости. Когда чужеродное тело извлекли, началось обширное кровотечение, так что Эмма чуть было не лишилась жизни. К концу мая здоровью ее, к счастью, ничто не угрожало.
История Эммы-Ирмы нанесла репутации Зигмунда-Вильгельма немалый ущерб, но Фрейд при этом неустанно продолжал защищать друга. Эмма же писала разные статьи, а в 1905 году уединилась, можно сказать, оставила этот суетный мир, чтобы жить в окружении книг. В 1924 году она умерла от церебральной апоплексии.
Стоит сказать, что на заглавную роль Ирмы претендовала, помимо Эммы Экштейн, и другая кандидатка. Дидье Анзье пишет, что за именем Ирмы могла бы скрываться и Анна Хаммершлаг-Лихтхейм, дочь любимого гимназического учителя Фрейда. Впрочем, аргументы Макса Шура, история с проведенной Флиссом скандальной операцией, убедительно указывают на Эмму Экштейн.