«Это быстро исполнили, сани поставили на твёрдый лёд. Немного погодя Кемпбелл сказал мне, что кто-то из матросов, переходя по рыхлому снегу шагах в двухстах от судна, провалился одной ногой. Я не придал этому большого значения, поняв, что он провалился только сквозь верхнюю корку льда. Около 7 часов мне пришлось отправиться на берег с небольшим грузом. Кемпбелл остался отыскивать удобное место для перевозки мотора»[98].
Я нашёл в своём дневнике запись о том, что случилось дальше.
«Прошлой ночью лёд сильно размягчился в некоторых местах и я засомневался, можно ли вести через них пони от корабля к строящемуся дому — всего надо было пройти около четверти мили. Последние несколько дней быстро таяло, ибо стояла очень тёплая для Антарктики погода. Сегодня утром было всё то же самое, и Бейли провалился по самую шею.
Через полчаса после выгрузки саней на льдину нам приказали вытянуть их на твёрдый лёд — тот, что окружал корабль, взламывало у нас на глазах. Все ухватились за длинный буксирный канат, но попали на опасное место, и сзади кто-то закричал: „Полундра!“. С этого момента события развивались стремительно. Уильямсон провалился сквозь лёд, мы же все почувствовали сильный рывок. Канат натянулся, и, чтобы удержать его, приходилось изо всех сил отклоняться назад; тем не менее мотор окончательно ушёл под лёд, за ним начали погружаться и сами сани. Медленно-медленно рассекали они льдину, затем исчезли под водой, увлекая за собой и канат. Мы отчаянно цеплялись за него, но в какой-то момент каждый оказывался на краю полыньи и был вынужден оторвать от него руки.
Все собрались на твёрдом льду, а между нами и кораблём зияла злополучная полынья.
Пеннелл и Пристли пошли искать другую дорогу на судно, и Дэй попросил Пристли захватить на обратном пути его защитные очки. Немного погодя они вернулись со страховочной верёвкой; Пеннелл шёл впереди. Вдруг лёд под Пристли подломился, он окунулся с головой, но тут же выскочил; позднее он сообщил, что успел ощутить сильное подводное течение. В мгновение ока Пеннелл растянулся во всю длину на льду, схватил Пристли под мышки и вытащил. „Хэлло, Дэй, вот ваши очки“, — как ни в чём не бывало промолвил Пристли.
Мы вернулись на борт, но в этот день уже никто на берег не ходил, а назавтра мы проторили более надёжную дорогу в другом месте»[99].
Тем временем наш дом рос очень быстро, и в том великая заслуга Дэвиса, судового плотника. Он и на флоте служил ведущим корабельным плотником, прекрасно знал своё дело, всегда был готов прийти на помощь и ни при каких обстоятельствах не падал духом. Я помню, как во время плавания его в любое время дня и ночи каждый час вызывали для прочистки насосов от комьев угольной пыли, попадавших из трюма, и как он появлялся с неизменной улыбкой на лице. Вообще он был одним из самых полезных участников экспедиции. В строительстве дома ему помогали Кэохейн, Абботт и другие матросы.
Впоследствии, по-моему, желающих работать было больше, чем молотков.
Дом представлял собой просторное помещение, длиной 50 футов, шириной — 25, высотою до потолка — 9. Изоляцией служила обшивка из морской травы.
«Стены имеют двухстороннюю обшивку с прокладкой из отличных простёганных мешков, набитых морской травой. Крыша с внутренней и наружной стороны снабжена дощатой подстилкой.
На неё наложен двойной рубероид, потом изоляция из мешков, набитых морской травой, потом опять дощатая настилка и, наконец, тройной рубероид»[100].
Пол состоял из настланных на раму деревянных досок, положенной на них изоляции из мешков с морской травой, затем слоя войлока, второго деревянного настила и линолеума сверху.
Мы полагали, что в нашем доме будет тепло, и не ошиблись.
Более того, зимой, когда в нём жили двадцать пять человек, горели кухонные приборы, а в дальнем конце часто топилась печь, нередко становилось душно, несмотря на большие размеры помещения.
Входная дверь вела на крыльцо, а уже оттуда через главную дверь мы попадали в комнату. На крыльце размещались генераторы ацетиленового газа, которыми ведал Дэй; он же следил за исправностью вентилятора, кухонных приборов, печи, трубы которой во избежание потерь тепла проходили на пути к дымоходу через всю хижину. Трубы были оборудованы вьюшками, которые можно было по мере надобности открывать и закрывать и таким образом регулировать вентиляцию. Помимо главного вентилятора у потолка хижины, ещё одно, также регулируемое, отверстие для поступления воздуха имелось близ пола, в месте соединения обеих труб. Оно также должно было улучшать вентиляцию, но на деле мало что давало.
Перегородкой между кубриком и остальным помещением служили ящики, содержимое которых, например, бутылки с вином, на открытом воздухе могло бы замёрзнуть и лопнуть. Перегородка не достигала потолка. Когда возникала нужда что-нибудь достать из того или иного ящика, снимали его боковую стенку, а пустой ящик превращался в полку.
Мы вселились в дом 18 января, в нём было очень тепло, играл граммофон, все были довольны. А до этого многие участники наземной партии долгое время жили в палатках на берегу.
Там тоже было удобно, намного удобнее, чем можно было предположить, исходя только из общепринятых представлений о жизни в полярных районах. Выгрузка почти закончилась, на корабле оставалось всего лишь несколько каких-то вещей.
«С юга дул тёплый ветер со снегом, я взял сани и отправился к кораблю, который то и дело полностью скрывался в снежной пелене. Везти пустые сани было не легче, чем обычно тащить тяжело нагруженные. Чай на борту, приём очень тёплый, но с нескрываемым чувством превосходства: что наш комфорт на берегу против здешнего! Между тем преимущества их комфорта не так уж очевидны: они впервые попытались разжечь печь в кают-компании, в результате все кашляли от дыма, а сажа покрыла всё вокруг»[101].