«в 6 часов утра (4 января) мы вышли из плавучих льдов, находившихся в проливе в трёх милях к северу от мыса Ройдс, и направились к этому мысу в полной уверенности, что кромка льдов повернёт к западу от него. Но, к нашему удивлению, мы прошли мимо мыса по чистой воде, местами покрытой снежурой. Прошли мимо мысов Ройдс и Басни, миновали ледник на южной стороне последнего, обогнули и прошли, наконец, остров Инаксессибл, продвинувшись на добрые две мили к югу от мыса Ройдс. Судно могло бы пройти и дальше, но снежура начала густеть. К тому же удобного места для зимовки не было ближе мыса Армитедж[89]. Никогда в этом проливе не видел я ледяного покрова в таком состоянии или берег столь свободным от снега. Эти факты, взятые вместе с необычно высокой температурой воздуха, привели меня к заключению, что лето было очень тёплое. Выбор мест для зимовки большой: один из маленьких островков, берег Ледникового языка. Но мне прежде всего хотелось выбрать такое место, которое было бы нелегко отрезать от Барьера. Мысль моя остановилась на мысе, который мы, бывало, называли мысом Скьюа. Он остался позади нас и отделялся от нашей прежней стоянки двумя глубокими бухтами по обе стороны Ледникового языка. Я полагал, что эти бухты останутся замёрзшими до поздней поры и что, когда они снова замёрзнут, лёд на них быстро окрепнет. Я созвал совет и предложил на обсуждение следующие предложения: зимовать на Ледниковом языке или идти к западу. Я лично был за последнее предложение, и, действительно, оно по обсуждении найдено явно заслуживающим предпочтения. Итак, мы вернулись обратно, обогнули остров Инаксессибл и на всех парах направились к крепкому льду у мыса. Пробив тонкий лёд, окаймлявший большую прочную льдину, судно в полутора милях от берега тяжело ударилось о крепкий лёд бухты. Тут были и путь к мысу, и пристань для выгрузки. Мы поставили судно на ледовые якоря»[90].
Скотт, Уилсон и Эванс отправились по морскому льду осматривать местность, но вскоре вернулись. Они нашли превосходное место для дома: на возвышенном берегу, полого спускающемся к морю, в северной части мыса, что перед нами; его нарекли мысом Эванс, в честь нашего старшего офицера. Тут же приступили к разгрузке.
Прежде всего выгрузили двое моторных саней, занимавших так много места на палубе. Несмотря на то что над ними и рядом прокатились сотни тонн морской воды, они
«вышли из ящиков такими чистыми и свежими, точно накануне были упакованы»[91].
В тот же день они уже были на ходу.
Мы заранее приготовили клеть для пони — они были следующими на очереди, — но чтобы заманить их в неё, потребовался весь опыт Отса, всё его искусство убеждения. Прошло немного времени — и все семнадцать пони были на льдине, катались по снегу и лягались от радости. Их отвели на берег и тщательно привязали к верёвке на снежном склоне в стороне от пляжа — чтобы они не ели песок. Шеклтон в течение месяца после прибытия потерял четырёх из восьми лошадей. Они были привязаны на каменистом участке мыса Ройдс и жевали песок, соблазнённые его солёным запахом. Четвёртый пони погиб наевшись стружек, в которые были запакованы химикаты. Не то чтобы они испытывали голод, просто эти маньчжурские пони хватают в рот всё, что попадается им на глаза, будь то кусок сахара или кусок Эребуса.
Собачьи упряжки перевозили лёгкие грузы с борта корабля на берег.
«Много хлопот наделало нелепое поведение пингвинов, беспрестанно группами наскакивавших на нашу льдину. С той минуты как ноги пингвинов касались льдин, они всеми своими замашками выражали неистовое любопытство с полнейшим тупоумным пренебрежением к могущей грозить им опасности.
Подходят они переваливаясь, обычным глупым манером тыкают клювом то в одну, то в другую сторону, не обращая внимания на свору собак, рычащих и рвущихся к ним, точно говорящих: „Чего вам надо? Что за возня?“ Пингвины приближаются ещё на несколько шагов. Собаки рвутся, кидаются, насколько позволяет привязь или сбруя. Пингвины нимало не смущаются, только ерошат перья на шее и сердито что-то кудахчут, точно ругают непрошеных гостей. Все их приёмы и ужимки можно бы, кажется, перевести словами: „О, вот вы какие! Ну, не к таким попали: мы не позволим запугать себя и командовать нами“. Ещё один последний, роковой шаг, и они уже в пределах досягаемости. Прыжок, сдавленный крик, красная лужица на снегу — инцидент исчерпан»[92].
Вещи перевозили по морскому льду мили за полторы, и к полуночи, после семнадцати часов непрерывной работы, мы с удовлетворением взирали на результаты своего труда. Уже были выгружены в основном пиломатериалы, предназначенные для постройки дома. Пони и собаки спали на берегу под лучами солнца. В большой зелёной палатке разместились строители дома, площадка для него была выровнена.
«Такая погода в этой местности подходит ближе к моему идеалу, чем любое другое испытанное мною состояние. Тепло от солнца вместе с живительным холодом воздуха даёт мне невыразимое ощущение силы и здоровья, тогда как золотой свет, проливаемый на это дивное сочетание гор и льдов, создаёт великолепие, которое вполне удовлетворяет моё чувство красоты.
Никакими словами не передать того впечатления, которое производит открывавшаяся перед нашими глазами чудесная панорама… Отрадно видеть, наконец, результаты многомесячной подготовки. В то время как я пишу эти строки (в 2 часа пополуночи), вокруг храпят люди, утомлённые целым днём тяжёлой работы и готовящиеся к другому такому же дню.
Надо и мне поспать, так как я провёл 48 часов без сна. Но теперь по крайней мере могу надеяться на приятные сновидения»[93].
Изо дня в день мы ложились около полуночи и вставали в 5 часов утра. Керосин, парафин, фураж для лошадей, собачий корм, сани и санная упряжь, всё необходимое для строительства дома, всяческий провиант и для жизни в доме, и для санных походов, уголь, научная аппаратура и снаряжение, карбид, аптечка, одежда — мне не счесть числа ездок по морскому льду взад и вперёд, но твёрдо знаю одно: за шесть дней мы доставили на берег всё самое важное.
«Можем похвастаться исполненной работой. Вся провизия выгружена. Это немалый подвиг»[94],
— писал Скотт. И далее:
«Никакими словами не выразить усердия, с которым трудится каждый, как постепенно хорошо налаживается работа»[95].
На перевозку грузов были брошены все силы: двое моторных саней, две собачьи упряжки, партии с ручной тягой, пони, если Отс разрешал использовать их для работы. Боуэрс, как всегда, точно знал, что где находится и куда должно быть перевезено; на борту ему деятельно помогали Ренник и Брюс. Тягловые партии и погонщики лошадей, как-правило, делали за день десять ходок, то есть около тридцати миль. Сами же лошади делали три ходки, а если не уставали, то четыре.
Транспортные средства в целом отвечали своему назначению, но вскоре выяснилось, что морской лёд слишком твёрд для полозьев саней.
«Моторные сани работают всё-таки не очень хорошо. Я боюсь, они не смогут везти грузы, которые предназначались для них. Всё же они нам, вероятно, помогут, а теперь являются оживляющей и привлекательной деталью пейзажа, когда с гуденьем движутся по льдине. На некотором расстоянии, без глушителей, их гуденье звучит, как молотилка в действии»[96].