Прибыв в хижину, Скотт был неприятно удивлён тем, что она забита снегом и льдом. Это являлось серьёзной помехой; к тому же, как мы убедились впоследствии, занесённый ветром снег, подтаяв, смёрзся в лёд, и вся внутренность хижины представляла собой одну огромную ледяную глыбу. Внутри неё находилась пирамида ящиков — склад, оставленный экспедицией «Дисковери». Мы знали, что в них галеты.
«Для нас было большим огорчением найти старый дом в таком заброшенном состоянии. А мне так хотелось найти все старые постройки и ориентиры невредимыми. Ужасно грустно провести ночь под открытым небом и знать, что всё, сделанное для удобства, уничтожено. Я лёг в самом удручённом настроении»[106].
В эту ночь
«спали плохо до самого утра и потому встали поздно. Позавтракав, отправились в горы. Дул резкий юго-восточный ветер, но солнце светило, и я приободрился. Я никогда не видел, чтобы было так мало снегу. Лыжный след был совершенно прерван в двух местах. Гэп и холм Обсервейшн почти обнажены; обнажён был также большой склон на одной стороне высоты Аррайвал, а на вершине горы Крейтер виднелось огромное обнажённое плато. Как бы нас порадовало подобное зрелище в прежние времена! Водоём оттаял, и тина зеленела в свежей воде. Углубление, вырытое нами в насыпи, возвышавшейся над поверхностью водоёма, сохранилось. Мирз обнаружил это, провалившись в него по самую грудь. Он сильно вымок при этом.
На южной стороне мы могли видеть, как и прежде, гряды льда за мысом Прам, выдвинутые сжатием. Лёд в бухте Хорсшу оставался нетронутым и, видимо, не испытывал давления. Морской лёд давил на мыс Прам и вдоль ледяного подножия Гэпа и выдвинул новую ледяную гряду, на протяжении двух миль опоясывающую мыс Армитедж{61}. Мы нашли старые термометровые трубки Феррара выступающими из снежного склона, как будто они были поставлены туда только вчера. Крест Винса тоже как вчера поставлен — краски совсем свежие и заметна надпись»[107].
Двое наших офицеров участвовали в экспедиции Шеклтона 1908 года — Пристли, входивший в нашу северную партию, и Дэй, ведавший моторами. Пристли с двумя товарищами совершил санный переход на мыс Ройдс и оставил описание тамошнего старого дома:
«Поставив палатку, мы с Левиком пошли к хижине за провизией. Попутно я завернул на мыс Деррик и взял большую семифунтовую банку с маслом, Левик же пока открыл дом.
Внутри стояла кромешная тьма, но я отодрал доски от окон и впустил свет. Странно было видеть, что все вещи лежат точно на тех местах, где мы их оставляли, когда рванули прочь с мыса, воспользовавшись затишьем в метели. На койке Марстона валяется шестипенсовое издание „Истории Бесси Кострелл“ — кто-то, по-видимому, читал книгу и бросил её раскрытой на той странице, где остановился. Но больше всего минувшие времена напомнило то, что по пути из кладовой, проходя мимо большого котла с водой, я рукавом ветрозащитной куртки задел кран и таким образом отвернул его. При звуке капающей воды я машинально сделал шаг назад и завернул кран; мне даже показалось, что сейчас раздастся хриплый голос Бобса, пеняющего мне за неуклюжесть. При подобных обстоятельствах самое удивительное, наверное, то, что ничто не изменилось: на столе лежат остатки хлеба, испечённого для нас Бобсом; к моменту прихода „Нимрода“ мы не успели его доесть. На некоторых кусках отчётливо выделяются надкусы, сделанные ещё в 1909 году. Вокруг стоят различные приправы, соленья, соль и перец, всё необходимое для того, чтобы перекусить на скорую руку, и полураскрытая банка с имбирным печеньем; оно хрустит на зубах так же, как в тот день, когда его распечатали, — такой здесь сухой климат.
В каюте около кладовой громоздятся пустые банки — мы с беднягой Армитеджом перед отъездом собирали их вокруг дома.
В моей каюте полки завалены журналами и газетами, доставленными спасательным судном. Одним словом, всё на месте, всё, кроме людей. Это вызывало почти гнетущее чувство. Мне всё мерещилось, что вот-вот распахнётся дверь и войдут люди, возвращающиеся с прогулки по окрестным холмам.
Но осматриваться было некогда — Кемпбелл готовил в палатке еду, мы запихали в мешок несколько банок джема, плам-пудинг, немного чая, имбирное печенье и вернулись в лагерь.
К этому времени повалил густой снег, после обеда он не прекратился, и мы, поев, в 1.30 пополудни залезли в палатку и легли спать. Вот ещё что интересно: на многих сугробах чётко выделялись следы подков, некоторые казались настолько свежими, что можно было поручиться — они оставлены в этом году.
Старик [Левик] напугал нас, вдруг заявив, что совсем близко видит корабле. Какое-то время мы терялись в догадках, но оказалось, что это всего-навсего „Терра-Нова“, стоящая на ледовых якорях около острова Скьюа.
Дом производит жутковатое впечатление, всё кажется, что рядом кто-то есть. И не только мне, но и моим товарищам.
Вчера вечером, ложась спать, я мог бы побиться об заклад, что слышу голоса громко перекликающихся людей.
Я думал, что у меня просто расшалились нервы, но Кемпбелл утром спросил, слышал ли я крики — он точно слышал. Должно быть, это тюлени звали друг друга, но голоса их звучали вполне по-человечьи. Воображение у нас так разыгралось, что приведись нам на пути к Блэксэндбичу{62} набрести на лагерь японцев или людей другой столь же неожиданной национальности, мы бы ничуть не удивились. Вечером Старик нас позабавил: открыл банку молока „Нэстле“ сразу с двух сторон, вместо того, чтобы на одной проделать две дырки. Так он привык, сообщил он, ибо разводил обычно целых две банки молока для вечернего какао на четырнадцать человек.
В результате почти весь вечер мы занимались тем, что делали затычки для молока»[108].
Тем временем, как и следовало ожидать, необычайно высокая (по моему мнению) летняя температура воды оказала своё действие на морской лёд. Лёд начинает таять снизу, по мере согревания воды. Прежде всего таяние распространяется на северные участки — они ближе всего к открытой воде, — но одновременно большие лужи образуются там, где сильное течение перекатывается через мели — около мыса Эванс, мыса Хат, мыса Армитедж.
Семнадцатого января взломало лёд между мысом Эванс и кораблём, хотя полоса припайного льда между ним и берегом, по которой мы ходили, удержалась. Корабль начал разводить пары, но ночью появились многочисленные трещины и на припае.
Вообще-то на разведение паров отводится до двенадцати часов, они же, мне кажется, — управились за три. И в самый раз, потому что, судя по рассказам, их к этому моменту понесло течением. Утром «Терра-Нова» пришвартовалась ко льду всего лишь в 200 ярдах от припая под мысом.