В начале похода пони везли по 900 фунтов груза каждый, везли, казалось, без особого напряжения, и тем не менее двое из них вскоре захромали. Мы, естественно, встревожились, но отдых всё поправил. Скорее всего, мы их перегрузили, хотя шли они по твёрдому насту.
Морской лёд около мыса Хат и холма Обсервейшн был уже очень ненадёжен. Обладай мы в ту пору нашими теперешними познаниями и опытом передвижения по такому льду, мы бы, наверное, спали на нём не так спокойно. Партиям, направляющимся летом к мысу Хат или в его тыл, следует в пути держаться подальше и от него, и от мыса Армитедж. Но мы ведь спешили доставить всё необходимое на Барьер и там в безопасности, насколько можно было судить, заложить большой склад. Участок морского льда между мысом Армитедж и мысом Прам покрывали высокие ледяные валы сжатия, созданные давлением, которое оказывал при движении Барьер; кое-где в промоинах между ними резвились многочисленные тюлени. Судя по высоте валов и толщине вскрывающегося льда, ледяной покров южнее мыса Хат был не моложе двух лет.
Хорошо помню тот день, когда мы доставили на Барьер первую очередь грузов. Мне кажется, все были немного взволнованы — впервые ступить на Барьер, это ли для нас не событие?
И потом, что здесь за поверхность? И как насчёт этих дьявольских трещин, о которых мы столько читали? Во главе партии шёл Скотт, и, сколько хватал глаз, нас окружал всё тот же ровный морской лёд — и вдруг Скотт очутился над нами; настолько незаметно он вступил на полого поднимающийся снежный надув у Барьера. Ещё минута — и наши лошади с санями также пересекли приливную трещину{65} и вот уже шагают по мягкому податливому снегу, так непохожему на твёрдый ледяной покров замёрзшего моря, где мы только что шли. Восхождение на Барьер оказалось очень прозаичным и спокойным. Но Барьер полон подвохов, — чтобы познать его, нужны годы и годы.
В этот день по дороге на Барьер Отс расстарался и убил тюленя. Моей палатке, если мы будем вести себя хорошо, он обещал почки, и у нас уже текли слюнки в предвкушении жаркого. Труп тюленя остался лежать на месте его бесславной кончины, а на обратном пути, когда мы к нему приблизились, Титус направился вырезать из туши наш обед. В следующий миг мы увидели улепётывающего тюленя и Отса, который норовил пырнуть его ножом. Самец благополучно скрылся, практически не пострадав, — позднее мы убедились, что заколоть тюленя складным ножом невозможно. Отс же довольно сильно порезал руку, соскользнувшую с рукоятки, и она долго напоминала ему о неудачной охоте.
Барьер, с которым нам суждено было познакомиться очень близко, был покрыт рыхлым, слишком рыхлым для пони снегом и казался ровным. Лишь слева, в нескольких сотнях ярдов от нас, высились два маленьких заснеженных холмика. Мы пытались разглядеть их в подзорную трубу, но так и не поняли, что это такое. Тогда мы попридержали лошадей, а Скотт направился к ним и разгрёб снег. Под ним оказались палатки, очевидно оставленные Шеклтоном или его людьми, когда «Нимрод» снимал южную партию с Барьера. Снаружи их покрывал снег, изнутри они были забиты льдом почти до самых верхушек стоек.
Позже мы их откопали, затратив целый вечер. Палаточный брезент. совсем сгнил — его рвали голыми руками, — но бамбуковые стойки и их наконечники ничуть не пострадали. Докопав до пола, мы нашли на нём всё в целости и сохранности. Котелком и примусом можно было пользоваться — Скотт разжёг огонь и сварил еду; впоследствии мы часто прибегали к их помощи. В палатке благополучно сохранились какао фирмы «Роунтри», бульонные кубики фирмы «Бранд», бараньи языки, сыр и галеты — вся провизия лежала прямо под снегом и вся вполне годилась для употребления. Несколько дней мы питались этими припасами.
И на первых порах казалось поразительным, что едим мы пищу, пролежавшую здесь много лет.
Наш первый груз мы подняли на Барьер в субботу 28 января — провезли его не более полумили и устроили склад, получивший впоследствии наименование Фуражного. Через два дня лагерь передвинули на 1 милю 1200 ярдов в глубь Барьера и здесь построили главный склад, Безопасный. «Безопасный» — потому что даже в случае небывалого таяния морского льда, при котором часть Барьера оторвётся, это место уцелеет. Последующие события доказали, что мы рассчитали правильно.
Мы прошли на санях лишь небольшой участок Барьера, но он заставил нас призадуматься: поверхность была ужасающе мягкой, и бедные пони глубоко вязли в рыхлом снегу. Было ясно, что при таких условиях ни одна лошадь долго не выдержит. Но ведь Шеклтону удалось как-то пройти на лошадях довольно далеко.
Пока мы не спешили, так как провианта имелось вдоволь.
А уж когда мы отсюда двинемся дальше, придётся экономить еду и стараться идти побыстрее. Решили дать лошадям отдохнуть, а сами заняться устройством склада и переделкой саней; этому посвятили следующий день. У нас была с собой одна пара лошадиных снегоступов, сплетённых из бамбука в металлическом каркасе. При такой поверхности вполне можно было их испытать, и они показали себя прекрасно. До этого о них много и горячо спорили и «лошадиные лыжи» для всех пони выгрузили на мыс Эванс. Но высадившись и без того с большим опозданием, мы не успели потренировать лошадок в ходьбе на снегоступах и в результате оставили их на мысе Эванс.
Скотт немедленно послал Уилсона с Мирзом на собачьей упряжке проверить, позволяет ли состояние морского льда пройти за ними на мыс. Мы же со следующего утра принялись учить наших лошадей ходить на единственной имевшейся у нас паре.
Но после возвращения собачьей упряжки это занятие лишилось смысла: Уилсон с Мирзом застали между Ледниковым языком и зимней базой чистое море и вернулись с пустыми руками. Они рассказали, что у края языка раскрылась трещина прямо под санями; те шатнулись было назад, но всё же успели проскочить.
На Ледниковом языке вообще все трещины мелкие. Впоследствии в одну из них упал Гран, но вышел по ней на край языка, а оттуда — на морской лёд.
Старт назначили на следующий день: выступаем с пятинедельным запасом провизии для людей и животных; ориентировочно идём четырнадцать дней, закладываем провиант на две недели и возвращаемся обратно. К сожалению, Аткинсона пришлось оставить— он оцарапал ногу и ссадина загноилась, — а заодно и Крина, присматривать за ним. К великому огорчению Аткинсона, ему необходимо было вылежаться, чтобы не стало хуже. Хорошо ещё, что у нас нашлась запасная палатка, а для приготовления еды им оставили котелок и примус из палатки Шеклтона. Бедняге Крину, чтобы не соскучился, поручили перетаскивать грузы из Фуражного склада в Безопасный и, кроме того, к вящему его неудовольствию, — вырыть пещеру для проведения научных наблюдений.
Мы вышли 2 февраля, проделали пять миль по неровной поверхности и поставили лагерь (№ 4). Температура приближалась к нулю [-18 °C], и Скотт решил попробовать передвигаться ночью, надеясь, что тогда поверхность лучше. Трудно сказать, так ли это, позднее мы пришли лишь к выводу, что для передвижения саней, поставленных на лыжи, наилучшей является поверхность при температуре около +16° [-9 °C].
Но вот что выяснилось с несомненной очевидностью: лошадям легче везти поклажу ночью, по холоду, отдыхать же и спать — днём, когда солнце достигает наибольшей высоты и печёт вовсю{66}.
Поэтому мы укладывались спать в 4 часа пополудни, а вскоре после полуночи снова пускались в путь, проходя по пяти миль до и после ленча.
Мы двигались в восточном направлении по депрессии шириной около 25 миль, разделяющей низкий, довольно однообразный склон острова Уайт на юге и живописные склоны Эребуса и Террора на севере. Эта часть Барьера стабильна, а вот впереди, не сдерживаемая сушей, находится подвижная часть ледника, которая непрерывно течёт на север, к морю Росса. Там, где ледяной поток упирается в мыс Блафф, остров Уайт, а главное в мыс Крозир, и контактирует с почти неподвижным льдом, по которому мы шли, возникают валы сжатия с ложбинами между ними, превращающимися порой в коварные трещины. Предполагалось, что мы будем держаться восточнее, пока не пересечём эту зону несколько севернее острова Уайт, и только тогда повернём точно на юг.