— Что важно?

Юрик и сам не знал, что именно важно.

— А вот то самое! Артистка она!

— Молодая еще. Бывают вещи и похуже…

Юрик недовольно посмотрел на председателя, он страдал весьма распространенным среди людей недугом, когда своя беда кажется тяжелее, чем все, что может приключиться с другими.

— Что еще может быть хуже?

— Вперед смотри, дурень, не на меня, — сказал председатель, заметив, что машина сворачивает к краю дороги, а там пропасть метров двадцать глубиной.

Юрик свернул на дорогу. Председатель устало закрыл глаза.

— Бывает и похуже, — повторил он, — когда от стыда и боли в глазах темнеет и кажется, будто весь свет над тобой хохочет… Счастье твое, что ты ничего этого не знаешь…

— Вы о чем? — осторожно, очень осторожно спросил Юрик, смутно припоминая слухи, которые и по сей день нет-нет да услышишь, — о том, почему Арташес, вернувшись с фронта, сразу же уехал из села, сперва в Ереван учиться на агронома, а окончив институт, почему-то не вернулся в Гарихач, попросил, чтобы его послали в далекий степной колхоз. Юрик не верил этим слухам, вот почему после слов Арташеса он почувствовал себя сбитым с толку и не знал, как ответить. Лучше промолчать, сделать вид, будто ни слова не понял из того, что было сказано, а то ляпнешь что-нибудь неподходящее…

«Ты еще слишком молод, Юрик, — думал Арташес, не открывая глаз, — и не понимаешь, что есть вещи, в которые надо не верить, даже когда ты знаешь, что это правда. Сказать: «Не верю», сказать: «Молчи и никогда не вспоминай о том, что было», сказать: «Один камень сверху, другой снизу» — это куда труднее, чем рубить сплеча».

Юрик косил на него глаза. «О чем думает? Зачем затеял этот разговор? Для меня или для себя? Скорее, для себя. Надо его растормошить».

— Ненавижу я ее, понимаете, дядя Арташес! — сказал он громче, чем положено. — Презираю!

Арташес, не открывая глаз, улыбнулся.

— Хватит болтать, Юрик. — Потом помолчал и неожиданно спросил: — А она тебя?

Она его? А кто ее знает, эту дуреху Лусик! Разве ее поймешь? Что ни день, то она новая! И без того была чокнутая, а теперь и вовсе рехнулась — с тех пор, как стала ходить в этот дурацкий драмкружок. Надо же, господи, чтобы этот балбес Саям однажды услышал, как Лусик в библиотеке декламирует стихи! И давай таскать ее в свой драмкружок, что в Карашене. С тех пор и тронулась Лусик. Два раза в неделю бегает туда — чуть ли не за десять километров! Артисткой, видишь ли, надумала стать! А Юрик вечерами приходит с поля и тычется во все углы!

— В конце концов, в этом проклятом доме найдется для меня что-нибудь поесть?

А эта дуреха в это время, молитвенно закатив глаза к потолку, что-то шепчет, страшно даже смотреть.

— Лусик!

— Не мешай…