— Артистка! — заорал Юрик после ухода гостей. — Артистка! Какую пьесу сейчас разыгрываете, а? В вашем чертовом кружке, а? Отвечай!

Лусик рванулась было опять на колени:

— Милый, как ты грозен во гневе!

Но Юрик ловким толчком направил ее к тахте, застеленной дедовским домотканым ковром в черно-белую полоску.

— Дура!

— А что, нельзя разве? — сказала Лусик своим нормальным голосом. — А если мне нравится?

— Нравится?.. — взвыл Юрик.

— Да, а если мне нравится?

— Нравится? — опять взвыл Юрик.

Лусик молча попятилась к двери.

— Нравится?.. — в третий раз взвыл Юрик. — А то, что перед всем селом меня осрамила, это тоже нравится? Ах, дура, господи! И кто тебя такую сделал только?

Лусик театрально вздохнула и сказала опять не своим голосом:

— Нам лучше расстаться…

…Арташес смотрел на проносящиеся мимо поля. В траве сверкали голубые лужи, оставшиеся после дождя, в них отражалось небо и́ редкие облака. Луж было много, словно раскололось огромное зеркало и осколки упали с неба на землю. «Когда бьется зеркало — это к счастью или к несчастью?.. Такие простые вещи, а я не знаю. Нет, кажется, к счастью».

— Дурак, — вздохнул председатель. Подумал и повторил: — Ты дурак, Юрик.

«Ну, слава богу, очухался», — обрадовался Юрик. Но притворился обиженным, поскольку после «дурака» положено обижаться.

— А чего вы обзываете? Маленький я, что ли?

— Большой, да дурак, — вздохнул председатель. — Вперед смотри!

На сельской площади Арташес приказал остановить машину, вышел из кабины, посмотрел на небо.

— Дождя, кажется, не будет, — сказал он. И неожиданно добавил: — Завтра пойдешь работать на силос.