— Ха! Гарихач? Да разве это название? Кто видел, чтобы крест был ячменным?

— Мы привыкли, — сказали гарихачцы. — Ты скажи там, чтобы оставили как есть, за тебя молиться будем…

— Бога нет, — сказал приезжий, — советская власть отменила бога.

— И бога отменила, значит… — удрученно сказали гарихачцы. — Сынок, ты уж сразу скажи, кого еще отменила советская власть, чтобы, значит, мы знали, как с властями говорить.

Так Гаспар и стал ревкомом в Гарихаче. Однако недолго пришлось ему ревкомствовать, не успел бедняга даже печать получить, чтобы по-настоящему почувствовать свою власть. Однажды ночью ему захотелось напиться. Он встал, впотьмах поискал кувшин, но в нем не оказалось воды. Он поискал чайник и не нашел. Растолкал жену:

— Ахчи, где наш зеленый чайник?

Вардуи открыла один глаз и со сна, забыв про обычай, заговорила полным голосом:

— Мадик взяда чадик воды пидисти и не пидиста…

Гаспар оторопел, он не понял ни одного слова.

— Что-о? Ахчи, ты что там мелешь? — испуганно сказал он.

Вардуи, сердитая оттого, что ей мешают спать, повторила громче:

— Говодю тебе, мадик взяда чадик пидисти воды и не пидиста, стадая дуда!

И, повернувшись на другой бок, преспокойно захрапела.

А Гаспар как стоял на сыром земляном полу, так и сел на сырой земляной пол и даже холода не почувствовал. Просидел он так до рассвета, размышляя о превратностях человеческой судьбы, потом бесшумно встал, оделся, надел свою форменную фуражку, взял все деньги, какие были дома, и вышел. Утром сельчане хватились своего ревкома, но нигде не нашли.

А ревком тем временем верхом на серой ревкомовской лошади скакал по дороге в Евлах. В Евлахе он продал свою ревкомовскую лошадь за хорошую цену одному азербайджанцу и купил билет на Баку.

В Баку он несколько дней проработал грузчиком на вокзале, подкапливая денег, но больше надеясь на шальной случай встретить тут кого-нибудь из знакомых, справедливо рассчитав, что на вокзале все может быть, тем более, когда город не знаком. И не ошибся: спустя две недели перед ним остановился человек с пышными, закрученными вверх усами и лысой головой, в руке он держал длинный кнут.

— Ара, — сказал он, — ты не Гаспар из…

— Я, я, дядя Мангас! — заорал Гаспар, к тому времени вконец затосковавший от одиночества.

Оказалось, Мангас с семьей перебрался в Баку в тот же злополучный, год, когда сгорела Шуша.

Мангас повел его к себе, обласкал, приютил, взял за это сколько положено, потом повел в только что открывшуюся артель гужевого транспорта, где сам работал дрогалем.