Несомненно, речь идёт о хорошо просчитанном и рациональном «страхе фантазии». Это фантомные боли Франции, утратившей своё лидирующее положение в Европе и не желавшей с этим мириться. Все эти ужасы являются изобретением бурного воображения Прадта, которое питали коллективные мифы и архетипические страхи. Они внедрялись в общественное сознание через книги и с помощью прессы, заражая неразборчивого и всеядного обывателя действенным идеологическим вирусом. Однако применимо даже к этому времени вряд ли правильно говорить о русофобии как массовой неприязни к России, будь то во Франции или Великобритании.
Пройдёт несколько лет, и аббат Прадт займёт совершенно иную позицию, но в этом нет ничего удивительного, ведь нагнетание страха перед Россией для него — всего лишь инструмент политической борьбы.
Ниелон Жильбер и «пустыни Сибири»
Подобного рода книг, в которых создавался демонический образ России, в эти годы было опубликовано немало. Так, в 1828 году Ниелон Жильбер напечатал антироссийский памфлет под названием «Россия, или взгляд на положение этой империи». Цель автора — разубедить читателей в том, будто Россия является естественной защитницей греков в их борьбе против турок. Россию Ниелон Жильбер изображает как нацию-завоевательницу, за короткий исторический промежуток времени занявшую огромную территорию.
Если верить писателю, Греция для России является лишь предлогом для дальнейшей экспансии. Россия воюет вовсе не за независимость греков, а исключительно за расширение своих владений, за завоевание преобладающего положения в зоне Черноморских проливов. И далее он вспоминает фальшивое «Завещание Петра Великого», не называя его, но подчёркивая, что ещё Пётр предсказал, будто именно с Чёрного моря «его нация однажды будет доминировать над остальной Европой»[725], в результате чего «Европа снова погрузится в мрак первых веков истории»[726].
При этом экспансия является естественным состоянием России. Спокойствие для неё гибельно, потому что оно парализует воинственный дух, который и есть её сущность[727]. Как видим, перед нами повторение ещё одного из пунктов «Завещания Петра Великого»: держать армию в состоянии постоянной боевой готовности.
Русские из своих пустынь
Жильбер утверждает: пятьдесят лет назад Россия была только равной Польше и Швеции; сегодня одна из этих наций стала российской провинцией, а другая не может больше сопротивляться соседу, отобравшему у неё самые плодородные земли. До Французской революции Россия могла вести войну исключительно против державы второстепенного порядка; после 1815 года кабинет Санкт-Петербурга мог опасаться только коалиции самых сильных держав. Россия, по словам Жильбера, руководила действиями Священного союза против Неаполя, Пьемонта и Испании, хотя, как известно, именно князь Меттерних был ревностным сторонником принципа интервенции, и именно австрийские войска подавляли революционные движения в Неаполе и Пьемонте, а в Испанию вообще интервенцию осуществляли французские войска. Если Россия, продолжает Жильбер, победит на Востоке, то на Западе она продолжит «инквизицию» против либерального движения и развития либерализма в целом.
Вывод писателя таков: у России есть все возможности, чтобы начать нашествие на Запад. У неё есть амбиции деспотичной власти и аристократии; слепая готовность рабов обслуживать эти амбиции; огромные ресурсы и безмерные силы. Более того, по его словам, Россия может повторить то, что она уже сделала в 1813 году, а роль страны-освободительницы будет лишь приёмом идеологического воздействия на массы[729].
Жильбер сравнивает Россию с небесным светилом, появившимся на горизонте, и если его не затмит какая-нибудь туча, то европейцы вновь увидят повторение истории веков Цезаря, Чингисхана, Тамерлана и Магомета[730]. Поэтому Европа, имеющая общие моральные принципы, основанные на единстве интересов, должна сплотиться, чтобы противостоять этому духу завоеваний[731].
Итак, мы рассмотрели лишь несколько работ о России. Возможно, у читателя может сложиться впечатление, что написаны они одним человеком, либо французы попросту переписывают прочитанное друг у друга. Это вполне понятно, поскольку авторы, каждый раз заново открывая для себя нашу страну, упорно описывали не реальную, а воображаемую Россию и транслировали изобретённые их предшественниками мифы и страхи, дополняя их время от времени конкретными деталями текущей повестки дня. Иначе говоря, действовали, как сегодня принято говорить в журналистских кругах, «по одной методичке»: открывали для себя Россию и разоблачали её лживость, деспотизм, варварство, тотальное отсутствие свободы, запугивали Европу новым нашествием варваров и переносили эти расхожие стереотипы из одной работы в другую. Поэтому вполне логично, что такие пропагандистские брошюры быстро забывались, а вот слова-маркеры надолго оставались в памяти.
Конечно, были и другие работы, благожелательные по отношению к России, как, например, книга «Отшельник» Эмиля Дюпре де Сен-Мора, увидевшая свет в 1828 году и написанная по мотивам его пятилетнего пребывания в России, или опубликованная в 1826 году «Жизнь Александра I» Адриена Сезара Эгро-на[732]. Что характерно, эти сочинения неоднократно упоминавшийся выше Ш. Корбе отнёс к разряду сервильных или легковесных, пустой болтовни и анекдотов. Для Корбе, очень серьёзного специалиста, положительная оценка действий российского императора является всего лишь «глупейшим панегириком». Характерно, что примерно такие же работы об Александре I опубликовала современный французский историк Мари-Пьер Рэй. Интересно, они тоже являются «глупейшим панегириком» с точки зрения нынешней антирусской пропаганды? Что касается книги Дюпре де Сен-Мора, то она, на мой взгляд, является прекрасным примером серьёзного имагологического исследования. Проведя несколько лет в России, он написал работу, в которой во многом развенчал существующие стереотипы, а квинтэссенцией её содержания могут служить его слова: «Я живу среди варваров Севера, но напрасно ищу у них варварство»[733]. Как видим, произведения публиковались разные, но книги, в которых Россия изображалась исключительно с негативной стороны, преобладали и были более востребованными, поскольку читатель встречал в них, как сказано выше, хотя и пугающий, но уже привычный и узнаваемый образ России.
Конец 1820-х годов: политика европейских кабинетов vs общественное мнение
К концу 1820-х годов тема «русской угрозы» стала особенно актуальной по причине активной политики России на Востоке, связанной с революцией в Греции, Русско-персидской и Русско-турецкой войнами. Упадок и начавшийся распад Османской империи вызывали опасения, что царь мог стать главным наследником «больного человека Европы».
Англичане были обеспокоены тем, что контроль России над Черноморскими проливами поставит под угрозу левантийскую торговлю Великобритании, её военно-морскую мощь в Средиземноморье и её положение в Индии. Это могло нарушить европейский баланс сил, поэтому Великобритания проводила политику, направленную на сохранение целостности Османской империи[734]. Но это было и целью политики России. Все великие державы в те годы были заинтересованы в сохранении
Поэтому в Наваринской битве 8 (20) октября 1827 года против турецко-египетского флота выступили совместно флоты России, Великобритании и Франции; греческая проблема также решалась коллегиально и в итоге была урегулирована на конференции в Лондоне в феврале 1830 года, по итогам которой Греция была объявлена независимым государством. Между английским и русским правительствами были партнёрские отношения, предпринимались совместные действия в рамках «европейского концерта», однако общественное мнение было в целом антироссийским.
В августе 1828 года генерал британской армии Джордж де Лейси Эванс (1787–1870) опубликовал памфлет под названием «Замыслы России» (другой перевод — «О планах России»), в котором предлагал пересмотреть внешнюю политику Великобритании. По его мнению, Русско-турецкая война стала наглядным примером российского экспансионизма и обозначила главный вектор внешней политики России — Константинополь [735], а с базой в Константинополе Россия могла оказаться в одном шаге от Индии и, следовательно, от мирового господства. Как отмечает Г. Меттан, такой сценарий развития событий не имел ничего общего с действительностью, но, как и в случае с фальшивым «Завещанием Петра Великого», «эта пустая фантазия укрепила уверенность английского общества в агрессивности и опасности Российской державы»[736].
Конечно, императрица Екатерина Великая мечтала, чтобы Константинополь снова стал православным, и вовсе не случайно назвала внуков Александром и Константином, планируя одного из них усадить на константинопольский престол. Как отмечает ведущий российский византинист академик И.П. Медведев, уже при Екатерине II стали возникать сомнения в целесообразности этого намерения. Постепенно идея вернуть Константинополь, сделать его русским и посадить на его трон представителя династии Романовых сошла на нет[737], однако европейцы по-прежнему воспринимали эти мечты как реальные замыслы российских государей, что отчётливо проявилось в годы Крымской войны.
Но вернёмся к памфлету Эванса. Он примечателен ещё и тем, что в нём автор предложил самый ранний из детальных планов расчленения Российской империи, и именно к этой идее британское правительство вернётся в годы Крымской войны. Эванс выступал за превентивную войну против России, предлагая напасть на её наиболее уязвимые территории: Польшу, Финляндию, Чёрное море и Кавказ[738]. Эти идеи спустя несколько лет будет развивать Д. Уркварт.
Памфлет Эванса привёл к всплеску антироссийских настроений в Великобритании и способствовал усилению противоречий между союзниками, однако на политический курс английского правительства существенного влияния не оказал[739].