– Думаю, что вы правы, – сказал Родзянко. – В городе творится бог знает что, вся работа остановилась – а мы, между прочим, ведем войну!
Люди, взявшие на себя инициативу по созданию Совета, получили требовавшееся им помещение – большой зал Бюджетной комиссии вместе с соседним кабинетом, прежде принадлежавшим председателю комиссии. За несколько часов кучка людей, прекрасно сведущих во всех тонкостях организации подпольной работы, создала Временный исполнительный комитет Совета. В него вошли Гвоздев и несколько его товарищей, только что вышедших из тюрьмы. Освободился из заключения и ветеран Носарь-Хрусталев, прославившийся как председатель Совета в 1905 г, но с тех пор практически забытый. Он не нашел общего языка с людьми в новом Совете и вскоре уехал в провинцию.
К вечеру всем петроградским предприятиям предложили избрать делегатов и немедленно отправить их на заседание Совета в здании Думы.
Здесь нет места для подробного рассказа об организации Совета, но следует подчеркнуть, что его первый Исполнительный комитет не был избран, а сформировался путем кооптации. К вечеру, помимо эсеров и меньшевиков, в него входили представители народных социалистов и трудовиков. Большевики же на деле не принимали ни малейшего участия в создании Совета и даже враждебно относились к нему, потому что он явно не вписывался в их планы. Однако к вечеру они также передумали, и в Исполнительный комитет вошли Молотов, Шляпников и еще один или два большевика.
С появлением большевиков сама природа Совета как-то неожиданно изменилась. По предложению Молотова, несмотря на протесты меньшевиков и ряда социалистов-революционеров, было решено призвать все армейские части Петроградского гарнизона направить в Совет своих депутатов. В итоге эта трехтысячная рабочая организация стала состоять из двух тысяч солдат и только тысячи рабочих.
Оглядываясь на прошлое, не могу избавиться от мысли, что причиной резкой перемены в отношении большевиков к Совету стал их успех в создании несоответствия в пользу армии; наличие солдат в Совете открывало большевикам прямой доступ в казармы и на фронт. Кроме того, оно давало большевикам и вставшим на их сторону другим руководителям Совета – таким, как Стеклов – мощное военное орудие политической борьбы, тем более в столице с ее особенно крупным гарнизоном. Весьма многозначительно, что Стеклов настаивал на включении в конституцию Временного правительства статьи, запрещающей вывод из Петрограда тех воинских частей, которые якобы участвовали в борьбе с монархией.
Совет получил еще одно важное преимущество – серьезный психологический эффект создавался его размещением в Таврическом дворце. В глазах политически невежественных людей тесная физическая связь Совета с новым правительством превращала его в равнозначный правительству институт, благодаря этому обладающий властью по всей стране. Более того, сдержанный и условный характер той поддержки, которую оказывал нам Совет, в глазах рабочих и солдат неизбежно превращал наше безупречно демократическое правительство в несколько подозрительный, «буржуазный» в своих действиях орган.
В этом я окончательно убедился 7 марта, во время официального визита в Москву от имени Временного правительства. Когда я появился в Московском Совете рабочих депутатов, его председатель сказал мне:
– Мы приветствуем вас как заместителя председателя Петроградского Совета рабочих депутатов. Рабочие не желают, чтобы их представители входили в состав нового кабинета. Однако мы знаем, что, пока вы являетесь его членом, мы избавлены от предательства. Мы вам доверяем.
Такое выражение доверия лишь одному члену правительства, а не правительству в целом, было недопустимым и совершенно явно отражало ту опасность, которая таилась в ограниченном характере поддержки, оказываемой Советом новой власти. Из «благожелательной оппозиции» Совет превратился в аппарат безответственной критики нового правительства, которое обвинялось во всевозможных «буржуазных» грехах.
Не хочу быть односторонним или отрицать положительные стороны работы Совета. Помимо восстановления дисциплины – не только на заводах и в казармах, – Совет внес колоссальный вклад в организацию регулярного снабжения Петрограда продовольствием, а также играл весьма плодотворную роль при подготовке к реформам во всех сферах. Его представители также предпринимали попытки – хотя и не всегда успешные – восстановить нормальные отношения между солдатами и офицерами. Из Петроградского и Московского Советов на фронт отправилось много храбрых и лояльных людей в качестве комиссаров и руководителей различных фронтовых комитетов. Повседневная критика, которую вела в адрес правительства газета Совета «Известия», нередко была и полезной, и необходимой, и правительство никогда не боялось ее и не испытывало возмущения. Подобная критика, исходившая тогда со всех сторон – как от Исполнительного комитета Думы, так и от правой печати, – была неизбежной спутницей демократии. Вред приносила лишь сознательная ложь, подстрекавшая массы. Распространялись инсинуации о том, будто правительство желает возродить некоторые аспекты ненавистного прошлого. К счастью, при неограниченной свободе печати общественное мнение – особенно наиболее ответственные органы демократической и социалистической печати – в целом быстро справлялось с такой экстремистской демагогией.
Главная проблема отношений с Советом состояла в том, что возглавлявшие его вожди социалистических партий не довольствовались разумной критикой действий правительства, а постоянно пытались вмешиваться в политические вопросы. На словах отрицая такие намерения, на практике они частенько забывали о границе между критикой и вмешательством. Порой они вели себя так, словно являлись органом власти, и даже пытались проводить собственную внешнюю политику, поскольку подозревали правительство в «империалистических» замыслах.
Лучше всего такой произвол со стороны Исполнительного комитета иллюстрируют подробности его попытки вмешаться в наши отношения с бывшим царем и его семьей.
Вскоре после полуночи 3 марта, подписав акт об отречении, Николай II выехал из Пскова в могилевскую Ставку, чтобы попрощаться со своими подчиненными, с которыми он проработал почти два года. Хотя царь ехал в своем личном поезде и в сопровождении привычной свиты, его поездка не вызывала ни малейшей тревоги ни у правительства, ни у Думы, поскольку бывший монарх оказался в полной изоляции и лишился какой-либо власти.
Вечером 3 марта правительство провело в Таврическом дворце свое второе заседание. В какой-то момент – не помню точно, в какое время – меня неожиданно вызвал с заседания Зензинов, член Исполнительного комитета Совета. Он пришел встревоженный, чтобы предупредить меня, что члены Совета выражают серьезное негодование неспособностью правительства предотвратить поездку царя в Ставку. Он сказал мне, что по наущению одного из большевиков (кажется, Молотова) Совет вынес резолюцию с требованием ареста бывшего царя, его семьи и других представителей династии; что правительству будет предложено произвести этот арест совместно с Советом; и что князю Львову предлагается определить позицию правительства на тот случай, если Совету придется производить арест самостоятельно. Зензинов предупредил меня, что Чхеидзе и Скобелев, делегированные Советом для переговоров с правительством, могут появиться в любой момент.
Я сразу же вернулся на заседание и доложил о своем разговоре с Зензиновым. Кто-то – кажется, Гучков – сказал, что в свете бушующей ненависти к старому режиму нет ничего удивительного в тревоге солдат и рабочих по поводу поездки бывшего царя, но тем не менее мы обязаны решительно противодействовать любым попыткам Петроградского Совета брать на себя функции правительства. Так как все были согласны с этим, мы попросили князя Львова разъяснить делегатам от Совета, что правительство твердо уверено – бывший царь ничего не замышляет против нового режима, а решение относительно его будущего будет принято в ближайшие несколько дней. Кроме того, ему поручили передать им, что до тех пор нет никаких оснований для каких-либо мер против других членов царской династии, поскольку все они решительно осуждали все, что происходило при дворе в последние несколько лет. Как позднее сообщил нам князь Львов, его разговор с Чхеидзе и Скобелевым прошел в дружественных тонах.
Вообще вопрос о будущем низложенного царя оставался крайне щекотливым. В течение первых двух месяцев после падения монархии так называемая «желтая» пресса развернула яростную кампанию клеветы против бывшего царя и его супруги, нацеленную на раздувание чувства ненависти и мщения среди рабочих, солдат и простых граждан. Фантастические и порой непристойные описания дворцовой жизни начали появляться даже в тех газетах, которые до самого последнего дня бывшего режима являлись «полуофициальным» голосом правительства и всячески подчеркивали свою лояльность короне. Либеральная и демократическая печать избегала сенсационности в своих критических отзывах о низложенном монархе, но и в ней порой появлялись статьи сомнительного вкуса, принадлежавшие перу трезвомыслящих авторов. Однако мы слишком хорошо понимали, что правление Николая II предоставляло обильный материал для этой кампании ненависти. Достаточным тому предупреждением послужила кронштадтская трагедия, а также эксцессы на Балтийском флоте и на фронте. Я лучше, чем другие члены правительства, был осведомлен о преобладавших в экстремистских левых кругах настроениях и был преисполнен решимости сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить сползание к якобинскому террору.
4 марта, на следующий день после попытки вмешательства Совета, умеренная политика правительства по отношению к бывшему царю получила самое неожиданное и исторически беспрецедентное оправдание.
В то утро князю Львову по прямому проводу из Ставки позвонил генерал Алексеев и сказал ему, что прошлым вечером Николай II вручил ему сообщение для передачи князю Львову. Оно начиналось без всякого обращения и, по словам Алексеева, его суть сводилась к следующему:
«Отрекшийся от престола царь поручил мне передать вам следующие просьбы. Во-первых, разрешить ему и его свите беспрепятственный проезд в Царское Село с целью воссоединения с больными членами его семьи. Во-вторых, гарантировать безопасное пребывание в Царском Селе ему самому, его семье и свите вплоть до выздоровления его детей. В-третьих, гарантировать беспрепятственный выезд в Романов [Мурманск][72] ему, его семье и его свите.