Как ни ценили мы атмосферу единства, в которой рождалось правительство, и несмотря на колоссальную важность, которую мы придавали сохранению первоначального состава кабинета до созыва Учредительного собрания, с каждым днем становилось все более ясно, что пребывание Милюкова на посту министра иностранных дел несет серьезную угрозу единству страны. Более того, нельзя было терпеть положение, при котором руководители Совета с их огромным влиянием и престижем не разделяли с нами непосредственной ответственности за руководство страной. Вероятно, в тот момент настроения народа мне были известны лучше, чем кому-либо другому из членов Временного правительства, и я полагал необходимым поскорее решить эту проблему. Поздно вечером 12 апреля я сообщил прессе, что правительство намерено обсудить вопрос об отправке союзникам ноты о пересмотре Россией своих военных целей.

По разным причинам мое заявление появилось на следующий день в искаженном виде. Опережая события, газеты объявили, что правительство уже ведет обсуждение ноты союзникам о новых целях войны. В реальности же, хотя некоторые члены правительства дали понять, что собираются поднять этот вопрос на заседании кабинета, никакой подобной дискуссии в правительстве еще не велось.

Поэтому с формальной точки зрения Милюков имел полное право потребовать, чтобы правительство выступило с официальным опровержением. Так, 14 апреля газеты сообщили, что «правительство не обсуждало и не готовит никаких нот по вопросу о целях войны». Это опровержение вызвало бурю негодования, и, как и предполагалось, Милюков был вынужден согласиться на немедленную отправку союзникам ноты о целях войны. К сожалению, такой шаг был неверно истолкован общественностью, вообразившей, будто правительство пошло на него под давлением Совета и, еще того хуже, Петроградского гарнизона.

Вследствие деликатности положения нота союзникам готовилась всем составом кабинета. Итоговый текст, опубликованный 19 апреля, формально должен был удовлетворить даже самых неистовых критиков Милюкова, но к тому времени дело зашло настолько далеко и враждебность к Милюкову в Совете и левых кругах в целом была уже столь высока, что они лишились способности мыслить разумно или хотя бы вникнуть в смысл нашей ноты. В атмосфере витала истерия.

Исполнительный комитет Совета выступил с резким протестом против «империалистической» ноты Временного правительства.

Недавно прибывший из Швейцарии Ленин немедленно отправил своих эмиссаров в казармы. 4 апреля солдаты Финляндского гвардейского полка в полном вооружении направились к Мариинскому дворцу с красными знаменами и лозунгами, осуждающими, в частности, Милюкова и Гучкова[77].

Генерал Корнилов, командовавший Петроградским военным округом, обратился к правительству за разрешением направить войска на его защиту, но мы единогласно отклонили это предложение. Мы были уверены, что народ не допустит никаких актов насилия против правительства.

Наша вера полностью оправдалась. В тот же день на улицы вышли колоссальные толпы людей, демонстрируя свою поддержку Временному правительству, и вскоре после этого Исполнительный комитет Совета выступил с заявлением, в котором отмежевался от антиправительственной демонстрации солдат. Кроме того, Исполком выразил готовность издать заявление с объяснением ноты министра иностранных дел, из-за которой и поднялась шумиха.

В сущности, никакого объяснения и не требовалось, потому что объяснять было нечего. Заявление предназначалось лишь для того, чтобы успокоить общественность; в нем подчеркивалось, что в ноте отражается единодушное мнение всех членов правительства.

Мы все согласились с тем, что пост министра иностранных дел следует передать человеку, который способен более гибко проводить внешнюю политику страны.

24 апреля я лично пригрозил подать в отставку, если Милюков не будет переведен на пост министра просвещения. Одновременно я настаивал на немедленном включении в правительство представителей социалистических партий.

Кризис в кабинете достиг апогея 25 апреля, когда Милюков отказался принимать портфель министра просвещения и подал в отставку. В тот же день я направил во Временный комитет Думы, в Совет и в Центральные комитеты групп социалистов-революционеров и трудовиков заявление, в котором утверждалось, что отныне Временное правительство должно состоять не из отдельных представителей демократических сил, а из людей, «формально и прямым путем избранных организациями, которые они представляют». Свое участие в работе правительства я ставил в зависимость от принятия этого требования.

На следующий день (26 апреля) князь Львов направил официальное письмо Чхеидзе с предложением прислать представителей различных заинтересованных партий на переговоры об их вхождении в кабинет.

Это было легче сказать, чем сделать. Против вхождения социалистов в правительство решительно выступил не только ряд либералов, но и некоторые меньшевики и эсеры (особенно Чернов и Церетели), в равной мере не желавшие, чтобы их имя оказалось связанным с Временным правительством.

Вечером 29 апреля в Исполкоме Совета состоялись бурные дебаты по вопросу о том, следует ли Совету иметь представительство во Временном правительстве. В результате голосования незначительным большинством (23 голоса против 22) было принято отрицательное решение. Восемь человек от голосования воздержались. Социалисты-революционеры, меньшевики, народные социалисты и трудовики за отдельными исключениями проголосовали положительно.

Отрицательный результат голосования произвел очень неблагоприятное впечатление в демократических кругах; неприемлем он был и для большинства в Исполнительном комитете Совета. Большевики и другие непримиримые противники сотрудничества с правительством сумели одержать верх в один голос лишь из-за того, что сторонники вхождения в правительство не сумели на заседании 29 апреля мобилизовать все свои силы. Теперь же они настаивали на повторном голосовании.

Оно состоялось в ночь с 1 на 2 мая. Я был приглашен на это заседание с тем, чтобы изложить мнение правительства о сложившейся ситуации. Мое заявление, за которым последовало неожиданное известие об отставке Гучкова, помогло рассеять непонимание и оздоровило атмосферу в Совете (см. главу 15). Большинством в 25 голосов (44 – «за», 19 – «против») было решено участвовать в правительстве. Из 19 голосов «против» 12 принадлежали большевикам, 3 – меньшевикам-интернационалистам и 4 – крайним левым эсерам.

Таким образом был открыт путь для расширения базы правительства.

С отставкой военного министра Гучкова первый кабинет Временного правительства прекратил существование и закончился первый период работы Временного правительства.

При своем роспуске первый кабинет Временного правительства обратился к стране с политическим завещанием, которое до сих пор волнует разум и сердце. Подводя итоги своей краткой, но чрезвычайно трудной и насыщенной жизни, правительство выступило со следующими словами предупреждения, которые оказались ужасающе пророческими: