– Господин премьер, в настоящее время я не намереваюсь отправляться туда.

Это было правдой – хотя мой паспорт давал право посещения Соединенных Штатов, в то время, в 1918 г., я действительно не планировал ехать в Америку и, насколько я знал, никто не обращался за визой для меня.

Каблограмма Лансинга стала для меня полной загадкой, хотя и ненадолго. Через несколько дней тайна раскрылась. Мои встречи с Клемансо вскоре прекратились, хотя по причинам, никак не связанным с каблограммой.

14 июля, в день французского национального праздника, у Триумфальной арки должен был пройти торжественный парад, на котором по традиции присутствовали представители дипломатического корпуса. Для участия в параде были приглашены и подразделения войск союзников. Однако вечером накануне парада приглашения, выданные русскому поверенному в делах Севастопуло и военному атташе графу Игнатьеву, неожиданно были аннулированы. Чиновник, явившийся забрать приглашения, объяснил, что они выданы по недоразумению. Затем стало известно, что командующий русскими частями во Франции генерал Лохвицкий не получил просьбы выделить русский отряд для участия в параде. Военный атташе немедленно направился к начальнику французского Генштаба, чтобы узнать, что все это значит. Ему заявили, что представители России и русские воинские части не допущены к церемонии, потому что «Россия стала нейтральной страной, заключившей мир с врагами Франции, и что друзья наших врагов – наши враги». Граф Игнатьев, находившийся во Франции с начала войны и всегда настроенный профранцузски в своих отношениях с союзниками, сразу же вернулся в русское посольство и потребовал, чтобы Севастопуло посетил министра иностранных дел Пишона и заставил бы его отменить приказ, по его словам, оскорбительный для русских. Севастопуло наотрез отказался это сделать. Тогда Игнатьев пришел ко мне и рассказал о случившемся. Он полагал, что я, как бывший военный министр и главнокомандующий, смогу защитить честь России.

В ночь 14 июля настал час последнего германского наступления, провал которого стал сигналом о крахе Германии. Готовясь ко встрече с Клемансо и Пишоном, я вносил последние детали в донесение для Москвы, но теперь, после визита Игнатьева, это сообщение становилось бессмысленным.

Когда на следующий день я вошел в кабинет Клемансо, то впервые увидел его спокойным и улыбающимся. Он только что получил с фронта известия о том, что все германские атаки отбиты, и теперь был уверен в скорой победе.

– Итак, посмотрим ваше донесение, – сказал он жизнерадостно, протягивая руку.

Я колебался. Меня охватило разочарование. Клемансо заметил это и нахмурился.

– Господин премьер, могу ли я задать Вам вопрос? – спросил я.

– Да, конечно.

– Почему начальник вашего штаба заявил русскому военному атташе, что ни он, ни русские войска не приглашены на парад 14 июля, поскольку Россия – нейтральная страна, заключившая мир с врагами Франции? Надеюсь, что вы не разделяете такого ошибочного мнения.

Клемансо густо покраснел и откинулся в кресле. Пишон просто окаменел и чуть не свалился со стула. В наступившей тишине я услышал резкий голос Клемансо:

– La Russie est un pays neutre qui a conclu la paix separee avec nos ennemis. Les amis de nos ennemis sont nos ennemis[171]. Это были мои слова и мой приказ.

Едва в силах сдерживать себя, я поднялся, захлопнул портфель и сказал:

– В таком случае, господин премьер, мне нет смысла оставаться в вашем кабинете.

Поклонившись, я повернулся и гордо удалился.

Слухи об этом инциденте быстро распространились в правительственных и политических кругах, порождая волнение, пересуды и тревогу.

На следующий день ко мне прибыл Дешанель, председатель палаты депутатов. В изящной, но чрезвычайно высокопарной речи он говорил о нерушимых связях между Францией и российской нацией, о верности Франции своему союзнику, о ее великих жертвах на благо общего дела и т. д. Слова Клемансо он объявил результатом колоссального напряжения, вызванного сверхчеловеческими усилиями премьера. Несколько дней спустя меня пригласили к президенту республики Пуанкаре, который на свой сдержанный манер повторил слова Дешанеля, только в более сжатом виде. Но их объяснения были пустыми фразами. Вскоре после этого я вернулся в Англию.