Где свобода слова? Где свобода печати? Где неприкосновенность личности? Где вся та атмосфера оживленной, но мирной выборной кампании?..

Петроград, Москва, Киев, Одесса, Харьков, Казань испытали на себе прелести «диктатуры пролетариата». Пушки и ружья, сабли и штыки вели достаточно недвусмысленную агитацию за большевиков в этих центрах. Чем будет воля народа в этих избирательных округах, где террор прошелся своим кровавым плугом по улицам и домам?..»

Эти статьи побудили меня написать 8 ноября открытое письмо, которое доверенные друзья отвезли в столицу. 22 ноября 1917 г. оно было опубликовано в «Деле народа»:

«Опомнитесь! Разве вы не видите, что воспользовались простотой вашей и бесстыдно обманули вас? Вам в три дня обещали дать мир с германцами, а теперь о нем молят предатели. Зато все лицо земли русской залили братской кровью, вас сделали убийцами, опричниками. С гордостью может поднять свою голову Николай II. Поистине никогда в его время не совершалось таких ужасов. Опричники Малюты Скуратова – и их превзошли опричники Льва Троцкого.

Вам обещали хлеб, а страшный голод уже начинает свое царство, и дети ваши скоро поймут, кто губит их.

Вам обещали царство свободы, царство трудового народа. Где же эта свобода? Она поругана, опозорена. Шайка безумцев, проходимцев и предателей душит свободу, предает революцию, губит родину нашу. Опомнитесь все, у кого еще осталась совесть, кто еще остался человеком!

Будьте гражданами, не добивайте собственными руками родины и революции, за которую восемь месяцев боролись! Оставьте безумцев и предателей! Вернитесь к народу, вернитесь на службу родине и революции!

Это говорю вам я – Керенский. Керенский, которого вожди ваши ославили «контрреволюционером» и «корниловцем», но которого корниловцы хотели предать в руки дезертира Дыбенки и тех, кто с ним.

Восемь месяцев, по воле революции и демократии, я охранял свободу народа и будущее счастье трудящихся масс. Я вместе с лучшими привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствуют насилие и ужас ленинского произвола – его с Троцким диктатура, – только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительно свобода и действительно правила демократия, уважая свободу каждого, отстаивая равенство всех и стремясь к братству трудящихся.

Опомнитесь же, а то будет поздно и погибнет государство наше. Голод, безработица разрушат счастье семей ваших, и снова вы вернетесь под ярмо рабства.

Опомнитесь же!»

Жизнь в те дни стала для меня почти невыносимой. Я понимал, что в будущем Россию ожидают еще более жестокие удары, ибо цель ленинского мятежа – диктатура посредством сепаратного мирного договора с Германией – была достижима лишь с помощью безжалостного террора, разрушения армии и уничтожения демократической структуры, возникшей в результате Февральской революции.

24 октября 1917 г. на последнем заседании Совета Республики я указал на две ближайшие цели большевиков: 1) открыть фронт немцам и 2) покончить с Учредительным собранием.

В пятницу 27 октября в «Известиях» – официальном печатном органе ВЦИКа, к тому времени, конечно, полностью оказавшемся в руках большевиков, – был опубликован знаменитый Декрет о мире за подписью Второго съезда Советов. Он вызвал энтузиазм у пацифистов и благодушных мечтателей, глубоко тронутых этим изъявлением мнимого желания установить дружбу между всеми народами мира. В своем послании ко «всем воюющим народам и к их правительствам» миротворцы из Смольного института призывали к «немедленным переговорам о мире в подлинном демократическом духе, о мире без аннексий и контрибуций…». В том же номере «Известий» было напечатано воззвание Второго съезда Советов к «Рабочим, солдатам и крестьянам»:

«Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам».

Смысл этого заявления был вполне ясен: если Германия отклонит мирные предложения, советское правительство развяжет «революционную войну», которой постоянно грозили Ленин и Троцкий перед Октябрьской революцией.

Так развернулась пресловутая кампания за так называемый «демократический мир».

Возвышенные и идеалистические посулы Декрета о мире являлись чистой демагогией, рассчитанной на то, чтобы завоевать симпатии масс, вселяя в них надежду на немедленный «мир между народами». Ленин включил в него таинственный абзац, который более соответствовал истинному смыслу декрета, так как откровенно противоречил поставленным в декрете целям и несомненно был адресован Берлину: «Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т. е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны…»

Как и следовало ожидать и как, несомненно, предвидел сам Ленин, переданное по радио обращение ко «всем воюющим народам и к их правительствам» не вызвало никакого отклика. 8 ноября Троцкий в циркулярной ноте предложил послам всех союзных держав рассматривать декрет как «формальное предложение немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного начала мирных переговоров».

После этого Совет народных комиссаров приказал главнокомандующему генералу Духонину начать мирные переговоры с неприятелем прямо на поле боя. Этот приказ был передан по радио поздно вечером 8 ноября, несколько раньше, чем был разослан меморандум послам, и был получен в армейских штабах в ранние утренние часы 9 ноября.