Кроме того, он поблагодарил маму, жену и Юзефовича, добавив, что скоро в его семье родится четвёртый ребенок и премию он считает частью государственной поддержки демографической программы.
Кирилл Решетников
Кирилл: Как вы можете прокомментировать тот факт, что среди проголосовавших за вас было два политика, пусть и совершенно разных?
Захар: Думаю, что в России для политиков любого уровня и любого образца очевидны простые вещи. Очевидно то, что Россия нуждается в элементарной системе понятий и координат, в которой мы будем чувствовать себя органично. А я как раз и говорю о простых вещах. О том, что необходима семья, что нужно рожать детей. О том, что необходимо государство, которое себя уважает, и что нужно пропагандировать мужественное поведение мужчин и женственное поведение женщин. Видимо, в книге «Грех» это произнесено с достаточной ясностью, вот и всё.
Кирилл: Можно ли в таком случае сказать, что ваша проза в какой-то мере дидактична?
Захар: Нет, никакой дидактики в этом нет. Дидактика, как мне кажется на основании того, что я знаю из курса филологии, — это когда человек хочет доказать что-то, что он понял в результате рационального подхода. А я говорю о том, что я понял иррациональным путем. Я понял, что предназначение человека заключается в самоограничении, терпении и смирении. Я не дидактик ни разу.
Захар [ «Комсомольская правда»]
Я совершенно не предполагал, что получу премию. Я получил $100 тыс. и на эти деньги купил себе квартиру. Отлично помню, что я тогда был в состоянии алкогольного опьянения, в грязных джинсах и рубашке. Я вышел покурить и вбежал уже в последнюю минуту. Как раз, когда заходил, меня объявили — и пришлось выходить на сцену. И вот мне дали всю эту сумму наличными в сумке. А у меня билет в плацкарте на верхней полке. Пришлось положить её под голову и так спать с ней.
Яков Шустов
Поскольку большое видится на расстояние, а большинство из нас вчерашнего дня не помнят, а помнят творчески переработанные слайды вчерашнего дня, напомню старую, середины позапрошлого века историю. Государь-император Николай I Павлович пенял Лермонтову, что в его «Герое нашего времени» героем является вертопрах Печорин, а не позитивный «человек войны» Максим Максимыч. В принципе император был прав, так как время делают именно такие Максимы Максимовичи, а не Печорины. Но памятник в отечественной беллетристике принято ставить Печорину.
Так вот, более чем через 150 лет русские литераторы в лице Захара Прилепина вняли императорскому совету. Если рассматривать «Грех» (и «Патологии», разумеется) сквозь призму лермонтовского «Героя», то это, некоторым образом, получается «Юность Максима Максимовича».
Уверен, что это только начало, и Прилепина ждёт долгое и правильное будущее. А пока премия ему радует уже тем, что в адской «диссидентской кухоньке» (по аналогии с «банкой с пауками»), в которую уже лет 30 как превратилась наша литература, похоже, открыли форточку.
«Обитель». Роман
Захар
Несколько лет назад режиссёр Саша Велединский предложил мне доехать до Соловков — потому что нашлись люди, которые хотят финансировать фильм о Соловках: причём неважно, какой эпохи. Мы прожили там неделю, раздумывали, в какое время поместить действие текста, который я, возможно, напишу. Основных вариантов было два: XVII век — я «больной» по XVII веку, мне кажется, там какие-то важные вещи просматриваются для понимания, пышно говоря, русского пути, — ну и, естественно, сразу всплыли советские лагеря. Итоговый выбор был обусловлен тем, что я с детства увлечён Серебряным веком. Я оттуда возвожу свою генеалогию — и человеческую, и литературную, я помешан на поэзии декадентов, символистов, имажинистов — это пространство моего словаря, это моё время, мои титаны, полубоги и демоны. После того, как мы туда съездили, я стал заниматься другими вещами, но однажды приехал в Москву, остался у Саши ночевать, и он меня спрашивает: «Ну что, придумал что-нибудь?» И я с лёту, почти не размышляя, говорю: «Да, придумал», — и экспромтом выдаю некий сюжет. Он говорит: ой, как здорово. Так и получилась книга.
Лев Пирогов
Один мой знакомый (кстати, однокашник Прилепина по университету) однажды сказал: «Настоящий русский роман — это где герои постоянно говорят — и говорят только о самом главном». Прилепин написал роман точно по его рецепту.