У милиционера такой лоб, про который герой думает «зачем он ему, что он им делает».
Глядя на высокого чиновника, герой только и может, что внутренне простонать: «Сколько же у него белых зубов, это просто замечательно!».
Человек в этом романе бесконечно распадается, расползается, растекается сам от себя, чавкая плотью по холодному полу. Печень, почки, кишки, языки, глаза, зубы — всё живёт отдельно друг от друга, а хочет — ещё отдельнее, ещё дальше, как будто все части существа противны друг другу, мешают друг другу, стыдятся друг друга.
Читая «Обезьяну» в первый раз, я никак не могла поймать ассоциацию: что же мне напоминает этот роман. И сначала я ошибочно брела по литературному лесу. Ну, понятно, любимый Прилепиным Леонов слышен в фамилиях. Шелестят, как у Газданова, метафоры. Даже Варгаса Льосу вспомнила с его «Войной конца света» в связи с обеими вставными новеллами — про древний город и про африканское детское воинство. Всё это оказалось ненужным, необязательным. Случайно в ЖЖ одного приятеля прочла запись и с облегчением ухватила ассоциацию за хвост — живопись Фрэнсиса Бэкона, одного из любимых моих художников. Бэконом преспокойно можно проиллюстрировать весь прилепинский роман от начала до конца. Невротическая смазанность фигур и отчётливость, иногда даже геометричность фона. Ощущение человека как движущегося мяса. Конвульсии, судороги этого мяса. Человек рвёт сам себя, человека рвёт самим собой. Крик и тошнота. Ненависть человека к самому себе в целом и горячая нелюбовь к отдельным частям себя.
И интересно, что эта ненависть и эта нелюбовь не является и не читается патологией. В ней гораздо больше сожаления о человеческой участи, муки о ней, гораздо больше любви, чем в гармоничной, цельной, здоровой злобе Саньки, предыдущего прилепинского героя.
Из знания, что человек ужасен, получается прекрасная литература, именно прекрасная.
Кирилл Решетников
Своеобразным достоинством «Чёрной обезьяны» можно счесть обман жанровых ожиданий — читатель готовится насладиться чем-то вроде триллера, а получает расшифровку отчаянных депеш, курсирующих по проводам оголённых нервов.
Если это и о тьме, то о тьме в сердце героя, а также об экзистенциальной тьме, пронизывающей ткань современного бытия (прежде всего, само собой, российского).
Причём ситуация с тьмой в сердце героя куда яснее и выигрышнее. Здесь Прилепин неподражаем: мы не просто слышим и видим рассказчика, но чувствуем его дыхание, узнаём его как близкого человека, и его нервно-психическую катастрофу воспринимаем всеми пятью чувствами. Именно она и является главной темой. Но работа с ней едва ли не целиком завязана на языке, интонации, сравнениях, неожиданной подаче мелких деталей и прочих подобных вещах. Не так уж важно, чем занят герой в каждый конкретный момент — важно, как об этом пишет Прилепин. Поменяй порядок слов в этой фразе, убери матерное слово из той, — и эффект улетучится.
Такое письмо приводит на память малую прозу Прилепина, расширенным вариантом которой, собственно, и является «Чёрная обезьяна». Недаром сюжетный механизм заменён здесь на рог изобилия, из которого бурным потоком льются красочные зарисовки; каждая вторая из них могла бы стать отдельным рассказом, а каждую третью можно было бы легко заменить на какую-нибудь другую.
Прилепин написал характерный для себя текст — психологический, эксцессивный, эротический, такой, в котором слова и эмоции существеннее идей.
Василий Авченко
Недавно один приморский вице-губернатор (куратор внутренней политики — этакая провинциальная версия Суркова, присутствующего в «Чёрной обезьяне» под фамилией Шаров) разоткровенничался в твиттере о своей борьбе с местной оппозицией: «Я тут два года подавлял протестную активность. Закон удобный — умеючи, вам можно устроить ад и полные обезьянники». Сам того не зная, последними словами он неплохо описал новую книгу Прилепина…
Про «Чёрную обезьяну» обильно высказываются критики. Кажется, даже обозначилось «общее место»: мол, раньше Прилепин писал счастливые книги, наполненные радостью жизни, а вот сейчас взял и написал мрачную. По мне, так и все предыдущие его книги были ровно настолько же счастливы, насколько и трагичны.
Говоря о литературных предшественниках Прилепина и параллелях, обычно называют (с подачи самого Захара) Лимонова, Газданова, Леонова… Широко известны слова Павла Басинского «Новый Горький явился». Но вовсе не случайно сам Прилепин в нескольких интервью вспоминает Алексея Н. Толстого как пример писателя-универсалиста:
Эволюция самого Прилепина, о которой свидетельствует появление «Чёрной обезьяны», позволяет сделать предположение, что он идёт, осознанно или нет, именно по такому пути. И тогда нам следует ожидать от него исторического романа, семейной эпопеи или чего-нибудь ещё.