– Первое, что попросил христианин, – каплю красного вина и крошку хлеба. Спрашивал о царе, – продолжил Аветис.

Но Хосровидухт утонула в молчании. Не смогла выговорить ни слова, поражённая новостью, оцепенела, потом, будто выдавливая из себя слова, сказала:

– Он – последняя надежда. Он может спасти моего брата! Слышишь, Аветис! Ещё не всё потеряно! – воскликнула царевна и подскочила к своему слуге. – Помоги ему прийти в себя после стольких лет заточения, приведи в порядок, дай отдохнуть вволю, а затем покажи Тиридату. Самозванца Мелкума не подпускай близко, даже на порог покоев царя. О том, что Григор посетит Тиридата, не распространяйся, ибо это тайна. Тайна.

– Будет сделано, – ответил Аветис.

Хосровидухт ухватила руки Аветиса и судорожно вздохнула.

– Не осуждай меня за это безумство, прошу. Я боюсь, что мой брат покинет этот мир, окончательно утратив разум. Врачеватели – преступники, они, будто сговорившись, твердят, что это конец, что болезнь уничтожила его, хватают деньги и уходят, и только один дал мне надежду.

– Нет твоему милосердию границ, царевна, – проговорил Аветис и удалился.

***

Тиридат раскрыл глаза и почувствовал, как смерть отходит от него. Сон ли это или настало облегчение? Григор явился к царю и присел у изголовья его ложа. Не говорил ни добрые, ни злые речи, лишь с сожалением и сочувствием смотрел на правителя Армении.

– Ты оказался сильнее моей ненависти. Столько лет она жила и здравствовала, – прохрипел Тиридат.

– Прогони сам своё безумство: твоя болезнь и смерть могут отступить, ведь не так беспощадны и могущественны они, как ты думаешь.

– Христианки предстали пред моими глазами, ты знаешь… Тридцать шесть…

– Все были казнены тобой.

– Да, я совершил ужасное и теперь погибаю – стольких людей убил этими руками, – царь взглянул на трясущиеся чистые руки с коротко остриженными белыми ногтями. – Видишь, сколько крови на них?

– Ты можешь быть прощён: прощение для человека – это как еда, как воздух. Прощение пробьёт стены, остановит войны, растопит самое ледяное сердце. Знаю, чувствую, как в тебе борются и путаются две силы: силы добра, божественные силы и силы зла, темноты.

– Сколько живу – столько и борюсь. С врагами, с подданными, с женой… И борьба моя жестока.

И открылась истина Тиридату, и почувствовал он добро, которое прильнуло к его сердцу – бескорыстное, чистое, светлое. Уже не ненавидел Григора, как прежде, – слушал его, говорил с ним, смеялся вместе с ним и с ним же плакал. Вечна ли ненависть? Вечна ли любовь? И кто из них живёт дольше на земле? А Григор всё говорил с армянским владыкой, и спрашивал тот, куда податься, что делать ему дальше, где найти спасение, как вернуться к здравию, которое съела в былое время ненависть. Когда стоишь на распутье – беспомощный и беззащитный – будто младенец, будто слепой, будто ни живой, ни мёртвый… Что остаётся делать?

– Я бросил тебя в рабство тьмы и безмолвия, втоптал тебя в грязь, поставил на колени. Такое не забыть и не простить, – смотря в глаза Григору, произнёс царь Армении.

– Господь всё прощает, кто же я такой, чтобы не простить тебе? – ответил христианин.

Тиридат понемногу приходил в себя – хворь утекала, оставляя заметные следы: он терял ход своих мыслей, иногда путал слова, забывал лица, неуклюже передвигался, но всё же нашёл в себе силы принять участие в погребении христианок, чьи тела лежали на площади девять дней. Замотанный в одежды, словно прячась от глаз придворных и горожан, но в окружении супруги, сестры, Григора и нескольких стражников (среди которых был разбитый горем и потерей близкого друга Саркис) царь распорядился предать земле тела невинных женщин.