ГЛАВА 1. МОНАСТЫРЬ

Солнце только начало всходить, и его тонкие, почти невидимые оранжево-алые лучи касались земли сначала осторожно, несмело, а затем окутали всё живое вокруг. На небе виднелись порезы, словно от кинжала: глубокие, сильные, будто кровоточащие… Утренняя звезда цеплялась за края белоснежных облаков, пытаясь уловить последнюю надежду – остаться до полудня.

Постепенно первый золотой отблеск перешёл на пик гор – удивительно могучих, высоких и крутых Альбанских гор, – которые тянулись от юго-востока Рима и касались Анцио. Ранним утром в горах не слышно ничего: ни пения птиц, ни криков диких косуль. Полная тишина, немая, в которой пихты и ели спали крепким безмятежным сном.

Окружённый тремя безымянными скалами стоял монастырь Святого Павла: сделанный из камня, дерева и глины, он был прост и беден снаружи, но в то же время украшал собою горный массив. Огромные широкие купола, казалось, вот-вот упадут, потянув за собой стены и ворота. Монастырь выглядел невероятно старым, местами из-под багрово-серого камня просачивалась вода… Но многие годы он стоял величественно и гордо, многих послушниц он принял, даруя им покой, силу и чистоту мысли, и многих излечил от жизненных ран.

Гаяния – настоятельница монастыря Святого Павла подошла к воротам и, подняв голову к небу, что-то тихо прошептала пересохшими устами, затем, опустив покорно лицо к земле, замерла на несколько минут, закрыв глаза.

Правильные черты её казались подарком свыше за чистую душу: бледно-розовые тонкие губы с крошечными трещинками, острые, словно склоны гор, скулы, глубокие глаза чернее самой чёрной римской ночи, в которых читалось спокойствие, и лишь в их уголках виднелись слёзы. Длинные волосы настоятельницы были спрятаны под платок, но один непослушный локон всё же вырвался на волю, развеваясь на ветру и дрожа, как осенний лист.

Гаяния просыпалась раньше учениц. Не испив даже глотка ледяной воды, она облачалась в свои одежды и сразу же отправлялась на прогулку – беседу с Творцом. Диалог о правде, любви, вере и других мирских делах она вела на краю обрыва. Казалось, там, где не ступала нога зверя и человека, где ветер обретал полную свободу, был Бог, и Он видел её, маленькую женщину, маленького человека, Он мог выслушать её, явиться к ней в виде крупицы пыли, капли с неба, чтобы научить, направить, благословить.

Наконец, игуменья вышла из монастыря: неподъёмные двери больно скрипнули, плача вслед той, что покидает его стены; белая горная пыль вздымалась под её босыми ногами. Монахиня, переступив порог святой обители, неспешно направилась на прогулку. Она проходила мимо громоздких, цеплявшихся корнями, словно руками, за землю сосен и ощущала чистый запах хвои и пробирающий до костей холод – но это только ободрило её.

Она подошла почти к краю земли, опустилась на колени, скрестив руки на груди. Её худое тело пронизывал ветер, воющий, словно шакал. Гаяния чувствовала, как по её телу пробегает дрожь, а ладони становятся влажными и холодными.

Тучи сгустились над обрывом, где стояла, склонившись, игуменья – таким небо становилось каждый раз, когда человек пытался говорить с Всевышним. Зашумели деревья, стволы которых трещали и стонали от сильного потока воздуха; Гаяния всё шептала – ничто не нарушало её молитвы. Ветер срывал с неё параман, трепал рясу, пыль летела в глаза, и из них струились горячие слёзы.

Казалось, всё живое – и даже земля – боится гнева Господа. В своей молитве монахиня просила очистить души человеческие, вдохнуть в них понимание, принятие, сострадание – то, что так нужно этому миру, благодарила Бога за возможность просыпаться каждое утро живой и в здравии, учиться, учить, трудиться во благо людям.

Всё утихло вокруг: деревья вернулись к беззаботному сну, пыль растворилась в воздухе так, будто её не существовало вовсе; серые тучи продолжили паломничество на восток: куда шли эти пилигримы – неизвестно.

Настоятельница не спешила входить в монастырь, её словно что-то держало… Так всегда было после рассветной прогулки: Божья благодать переполняла женщину, хотелось поделиться ею со своими ученицами. Она стояла пред воротами и собирала знания от Него в единую проповедь; стояла меж двух миров: миром природным и миром человеческим, нуждающимся в новом Слове. Её устами сам Бог шептал послание, которое необходимо передать другим монахиням. Игуменья неизменно покидала стены монастыря с молитвой, с молитвой она и входила в него и только потом правила утреннюю службу для послушниц.

– Дорогу осилит идущий, – молвила Гаяния, сделав шаг в святую обитель.

Тяжёлые деревянные врата тут же закрылись, напомнив настоятельнице оставить всё мирское там, в горах, забыть все скорби, печали и радости, приняв покой в Доме Божьем.

Узкая, вымощенная брусками дерева дорожка делила земли монастыря на две равные части: справа находилась небольшая пристройка – тёмно-серая, с одним-единственным окном и небольшими двустворчатыми дверьми, опутанная зелёными стеблями винограда. Казалось, что тайное место монахинь нарочно скрыто от дурного глаза и нельзя услышать их мысли и слова, произнесённые наедине с собой и Господом.

За тёмно-серой пристройкой возвышался монастырь: на первом этаже располагался молельный зал – просторный, широкий, за ним шла трапезная, а дверь в конце длинного коридора вела в скромный лазарет. На втором и третьем этажах мелкими ручейками разбегались кельи – маленькие и глухие, лишь одна комнатка с небольшим окошком пустовала, и никто не знал почему.

Настоятельница всегда говорила девам-послушницам: «В келье темно, холодно и сыро для того, чтобы каждый понимал, что его ждёт в конце жизненного пути. Никто не должен жить в роскоши, словно баловень судьбы, пресыщаться, подобно пауку несчастной мухой, – в Царство Небесное мы ничего с собой забрать не сможем. Пред Господом все равны: к Нему мы берём то, что сделали или не сделали, – свои деяния, благие или нет. Келья – это место, где мы ближе к Богу, место, в котором нет богатого или бедного, прекрасного или уродливого. Келья – это таинственное место для наших душ, место их очищения».