Упрямо молчу, игнорируя Садулаева.

— Ангелина?! — настойчиво раздается позади. — Я с тобой разговариваю.

Максим в пару шагов преодолевает расстояние между нами. Разворачивает лицом к себе, смотрит хмуро из-под широких соболиных бровей. Горячие ладони обхватывают мои плечи, полностью накрывая их пальцами.

Жар от его ладоней на мгновение заставляет остановиться и прекратить рваные суетливые движения рук.

— Пусти! — тут же теряю самообладание, шиплю разъярённой кошкой, которой наступили на хвост. — Не трогай!

В горле встаёт плотный ком обиды. Мне даже больно дышать. Дышу через раз, полностью теряясь в синих, глубоких, как штормовой океан глазах.

— Брось, детка! — морщится Максим, кривя уголки губ, словно ему физически больно видеть мое заплаканное бледное лицо. — Давай только вот не будем из-за какой-то овц… — запинается, — фигни устраив…

— Фигни?!! — запальчиво перебиваю, бью с силой сжатым кулачком по мощной груди, обтянутой белой рубашкой. — Ты сказал какой-то фигни?!

От злости меня даже ведет в сторону. Я задыхаюсь, тяжело дыша.

Глаза Максима сужаются, и он без труда ловит мой вновь занесённый кулак, сжатый до такой степени, что костяшки пальцев побелели. Он держит крепко за тонкое хрупкое запястье и опаляет дрожащие пальцы, сжатые в кулак, быстрыми пылкими поцелуями.

— Ну, ты же не думала, что у меня никогда не было? В свои-то двадцать шесть лет.

Беззвучно открываю рот, словно рыба, выброшенная на берег. Вместо того чтобы молить о прощении, он еще смеет шутить!

Почти взвиваюсь от бешенства. Оно клокочет, поднимаясь из самой глубины души и смешивается с болью, превращаясь в адский горько-прогорклый коктейль.

Все что мне хочется в этот момент, так это впиться ногтями в Максима и содрать высокомерное выражение с этого красивого мужественного лица.

Только вот почему-то вместо этих, на мой взгляд, заманчивых действий, из глаз неожиданно начинают бежать слезы, которые я не в силах остановить, а они все больше застилают глаза, размывая силуэт Максима.

Прямо в этот момент я отчетливо осознаю, что безумно дико ревную! Одна только мысль, что он ее трогал, проводил с ней время... убивает меня!

Это что ни наесть — проклятая ревность. Впервые в моей жизни — это низменное чувство правит мной!

На мгновение становится страшно. Я никогда раньше не ревновала. Собственная беспомощность пугает до чертиков, сковывает мышцы. Ведь я понимаю, что это своего рода зависимость… зависимость от Садулаева Максима Мансуровича.

Максим заметно вздрагивает, когда замечает, как дрожит мой округлый подбородок, с которого скатываются крупные слезы, вниз на мою прикрытую рубашкой грудь. Тяжело сглатывает.

— Мне больно! — почти стону, прикладывая ладонь к груди, там, где обливается сердце кровью. — Мне обидно, я чувствую себя униженной!