Это, вероятно, найдет отклик у многих людей, которые хотели бы думать, что отношения между огненными палочками представляют собой некую универсальную, древнюю истину, которая идеально отражает их гендерные идеалы семейной жизни. Однако и в прошлом, и сегодня в аборигенной культуре у мужских/женских отношений и идентичностей были и есть другие слои и сложности. Между этими палочками присутствует трение, равно как существуют и многие другие палки для очень разных целей. Все они жизненно важны для устойчивых культур. Одни палки используются для добывания огня, другие – как музыкальные инструменты или для передачи посланий. Большая часть палок изготавливается в первую очередь для сражений и убийств. Традиционно доступ к этому оружию есть у всех – мужчин, женщин и детей, потому что мы в нашей культуре избегаем неустойчивой практики концентрации насилия в руках одной привилегированной группы или делегирования насилия вовне, так чтобы можно было пользоваться его плодами без необходимости его наблюдать. Насилие – часть творения, в устойчивых системах оно равномерно распределено между всеми агентами, что уменьшает ущерб, который оно может принести. Мы следуем творению, поэтому у всех нас должен быть высокий уровень квалификации, когда дело доходит до конфликта.

И тут возникает путаница, потому что оба-мы сейчас будем говорить о том, как насилие определяет гендерные проявления в различных культурах. Традиционное отношение аборигенов к насилию сильно отличается от того, что сегодня считается цивилизованным поведением. Это означает, что в аборигенном обществе иначе выстроены отношения между мужчинами, женщинами и другими людьми, являющимися ни теми, ни другими, или обоими одновременно. Я вовсе не утверждаю, что эти отношения остаются чистыми и неизменными; в современном аборигенном мире Мужское и Женское дело – понятия спорные, поскольку мы в наших общинах подвергаемся всё большему одомашниванию. Я пытался писать об этом раньше, но ожесточенность и отрицание, обычно свойственные современному диалогу о гендере, обрекли мои попытки на неудачу. Эта ожесточенность неизбежна, но я не хотел, чтобы в этой книге она осталась ничем не уравновешена, поэтому решил побеседовать с какой-нибудь темнокожей женщиной, которая, я уверен, смогла бы выбить из меня всю эту дурь, если бы захотела.

Недостатка в таких женщинах не было, но та, что вступила со мной в эту беседу, способна размазать меня по стенке еще и в интеллектуальном плане, что, по ее утверждению, намного более разрушительный акт насилия, чем любое физическое избиение. Келли Менцель – аборигенка с Аделаидских холмов, хранительница Аборигенного знания предков. Она медсестра по профессии и целительница по призванию. В настоящее время она завершает работу над докторской диссертацией и читает лекции в университете.

Для этой беседы я вырезал куламон, блюдо из коры, в котором переносят детей и пищу. Я сделал его для моей женщины, чтобы она могла носить нашего новорожденного сына. Как и щиты из коры, куламоны вырезают в определенный сезон, затем придают им форму и закаливают на огне, после чего гладко полируют. Это требует некоторого насилия над деревом, но вы замазываете сырую рану на стволе грязью, как мазью, чтобы помочь дереву исцелиться. Традиционно куламон изготавливают и мужчины, и женщины, но часто мужчины срезают кору и относят ее женщинам для обработки, так что, в конечном итоге, это скорее женский предмет. Мы можем вместе участвовать в процессе его создания, но принадлежит он ей.

Именно такого подхода я придерживаюсь при записи этой беседы. Келли решала, что должно быть включено, а что стоит оставить недосказанным, пока мы тщательно осматривали наш куламон и выбирали, что перевести в печатный текст. Келли также дополнила его своими собственными идеями. Она нашла несколько серьезных недостатков, мест, где я противоречил здравому смыслу. Например, я утверждал, что по природе своей женщины физически сильны, но одомашнивание в цивилизованных обществах их ослабило. Она не стала возражать против такого вывода, но заметила, что я пришел к нему, исходя из узкого набора переменных, основанных на непроверенных допущениях. Она попеняла мне за леность мышления:

Поэтому общение мы начинаем с объяснения гендерного разделения труда в культурной деятельности аборигенных обществ. Хотя большинство актов повседневной культуры и даже большинство церемоний являются общим опытом для всех членов общины, многие виды деятельности остаются раздельными. Плетением занимаются в основном женщины, а обработкой камня и дерева – мужчины. Во многих местах эту работу разрешается выполнять представителям только одного пола – например, в некоторых частях Тасмании плавание и ныряние всегда были прерогативой женщин. Кроме того, есть много гендерно-специфичных церемоний, которые противоположному полу запрещено наблюдать под страхом смерти.

У такого разделения есть причина.

В аборигенных культурах мужская энергия отличается от женской. Мужскую энергию часто описывают как «кислую», она может причинить женщине боль в животе. (Кстати, по этой же причине крокодилы охотнее едят женщин, чем мужчин!) Во многих регионах мужчине предписано готовить еду – если блюдо будет есть женщина, – развернувшись к очагу боком: тогда сила у него в животе не испортит пищу и женщина не заболеет. (Как следует из сказанного, мужчины не только предавались таким захватывающим занятиям, как охота и рыбная ловля, но были также вовлечены и в повседневную деятельность, например, занимаясь приготовлением пищи.) При совершении Мужских дел, использующих силу живота, таких как мужские церемониальные практики и другие виды деятельности, в которых предусмотрено трение рук, женщины должны быть ограждены от этой энергии. Мужчина, в свою очередь, должен всячески избегать женской силы живота, поскольку может от нее заболеть. Эти две силы могут соединяться при особых обстоятельствах вроде актов творения, которые поддерживают живительные огни вселенского горения.

Но внутри каждого гендера и между ними есть место для вариаций и текучести. В некоторых церемониях мужчины выполняют символическую роль рожениц, тогда как в других (запрещенных с появлением миссий) женщины надевали массивные деревянные пенисы для определенных танцев. В очень пожилом возрасте Старейшин, когда у мужчин отвисают груди, а у женщин отрастают бороды, граница между Мужским и Женским делами становится значительно более прозрачной. У таких стариков есть свои церемонии, к которым не допускаются остальные члены общины.

Разумеется, некоторые люди с рождения обладают гендерной природой, противоположной биологическому полу, а другие живут, постоянно меняя свое положение между двумя крайними точками шкалы в различные периоды своей жизни. У некоторых людей в животах с рождения присутствует и мужская, и женская сила, что позволяет им совершать разные полезные вещи, которые другие не могут делать без риска заболеть.

Не так уж много преданий о подобных вещах сохранилось после того, как ужаснувшиеся миссионеры и первые поселенцы выбросили всё это на помойку, вместе с церемониальными деревянными пенисами и платформами для воздушных погребений. Но кое-какие мучительно обрывочные свидетельства всё же уцелели – например, об особых социальных ролях гомосексуальных мужчин, которые, как считалось, были наделены даром успокаивать рыдающих детей и выполняли роль посредников в спорах. В сообществе тиви (Tiwi) считается, что трансгендеры обладают важными культурными знаниями, вследствие чего они проводят свои особые церемонии, которые не относятся ни к Мужскому, ни к Женскому делам, а представляют собой нечто отдельное.

Однажды я играл в утиную охоту, в общественном парке с другом из гамилараай (Gamilaraay) по имени Люк, гомосексуалистом, пламенно приверженным своей культуре. Когда я подбил утку, одна женщина из поселенцев закричала на нас: «Эй, вы что, не знаете, что утки заводят пару на всю жизнь? Если вы убьете одну, вторая будет вечно ее оплакивать?» В ответ Люк резко повернулся к ней и рявкнул: «Не проецируйте ваши гетеронормативные колониальные идеи на мою культуру!» Я так смеялся, что повалился на землю. Женщина тоже засмеялась, а утка удрала, так что все, кроме Люка, остались довольны.

Пожилой абориген однажды сказал мне о Люке: «Жалко его. Хороший парень, но стыдно, что он такой. В прежние времена его бы задушили при рождении». Для меня это была полная бессмыслица – помимо прочего, как можно определить сексуальность новорожденного ребенка? – и я перестал уважать этого человека, который искажает старую культуру для того, чтобы следовать своим предрассудкам, привнесенным колонизацией.

Но мы все так поступаем – подчеркиваем определенные вещи и принижаем значение других, чтобы они соответствовали нашему мировоззрению. Я знаю, что и сам так делаю. Собственно, именно этим я и занимался в этой беседе, когда пытался осмыслить самые важные отношения в моей жизни, которую я вынужден проживать на периферии общества, превращающего секс и гендер во что-то опасное и сложное. Всё становится менее сложным в те моменты, когда вступает в действие Аборигенный закон. Один старик рассказывает вам Историю песчаного варана, подтверждающую старый и непреложный Закон о том, что изнасилование – это тяжкое преступление. Из другой истории вы узнаёте, что, одержав победу, аборигенные воины были обязаны оказать первую помощь своим поверженным врагам. Когда умирает ваша мама, вы и ваш папа не можете стричь волосы и бороду в течение года до тех пор, пока родня матери не разрешит вам это делать. Или, может, вы просто строгаете какие-нибудь очередные палочки thum pup и слушаете, как пожилые объясняют роль мужчины, связанную с заботой. Возможно, это предубеждение – уделять больше внимания Закону, нежели сравнительно недавней волне его нарушений, но мы ищем долгосрочные тенденции и закономерности в этой книге, а не злорадствуем по поводу краткосрочных патологий, возникающих в результате колониального произвола.

Наши системы родства основаны на парах: «дядя – племянник», «бабушка – внучка» и т. д. Знание хранится и передается в рамках этих пар, у которых есть тотемы, объединяющие их и связанные с землей и определенными местами. У матери может быть тотем ястреба-перепелятника, а это значит, что ее тотем – это еще и лесной пожар, потому что ястреб переносит горящие палки, распространяя тем самым огонь в холодное время года. Есть места историй, связанные с этими отношениями и знаниями, и всё это она передает внутри нужной родственной пары соответствующим родственникам.

Точка в центре этого символа – ребенок, а круг, в который она помещена, – мать. Эта родственная пара находится в центре нашего общества. Такой круговой символ – один из старейших в истории человечества, его можно обнаружить на наскальных рисунках по всему миру. Цель всякого устойчивого общества заключается в защите и поддержании этих самых важных отношений. В этом состоит главная роль мужчин как родных и двоюродных братьев, дядьев и дедушек.

Треугольник – это мужчина, который в течение своей жизни оказывает поддержку женщинам. Но он не может злоупотреблять этим доверием. Вокруг каждой женщины есть три поколения женщин: свой ственницы мужчины, которые защищают женщину и распоряжаются жизнью и смертью ее мужа. Это родные/двоюродные сестры, матери/тети и бабушки, которые представлены тремя знаками в форме буквы С по каждой из сторон треугольника. В некоторых местах мужчина, соблюдающий траур по жене или матери, не может стричься до тех пор, пока перечисленные женщины не сообщат ему, что настало время, – в противном случае он будет наказан. Ему даже не разрешается прямо обращаться к своей теще: он должен соблюдать уважительное избегание. Эти три поколения образуют устойчивую структуру родства, в которой имеются сдержки и противовесы, обеспечивающие равенство и не допускающие нарушений.

Первые поселенцы действительно сообщали о случаях жестокого обращения внутри сообществ аборигенов, но эти наблюдения делались уже после катастрофического распространения по континенту европейских болезней, которые выкосили наше население – прежде всего, стариков. Так что во время этих первых контактов европейцы увидели осколки былых обществ с сильно поврежденными структурами управления.

Правда и то, что сегодня во многих случаях динамика наших отношений нарушена, и на основании этих кризисных явлений некоторые люди утверждают, что традиционная культура примитивна и жестока. Но так было не всегда, да и сейчас это справедливо далеко не для всех. Иногда мне приводят примеры дисфункциональных процессов в общинах в доказательство того, что аборигенные интеллектуальные традиции нежизнеспособны. Я не вижу никакой связи между этими двумя идеями, за исключением желания принизить (посредством массивных логических сбоев) культуру, которая неудобна для программ развития и добычи ресурсов на аборигенных землях. Факт ужасающего насилия цивилизации оккупантов игнорируется, в то время как наши искаженные реакции на его эксцессы подвергаются осуждению.