Дьякон, отец Сергий (Сергей Евгеньевич), 68 лет. (Россия, Санкт-Петербург)

Это произошло в 1968 году

«Я был тогда студентом второго курса института, и болел. Болел непонятно какой болезнью, но болело у меня и в животе, болела и грудь, и сердце. Все болело, и никто не знал, что это такое. Кто не знал? Не знали врачи из поликлиники, например. У меня был отец, который недавно, к сожалению, ушел в мир иной. Тогда он был профессором Первого медицинского института, и взялся он за мое здоровье, договорился, отвел меня в больницу, Мечниковскую. И там меня приняли. В гастроэнтерологическое отделение.

И в ту же ночь, еще до всяких анализов, до всяких лечений, я, неожиданно для себя самого, умер. И понял это только тогда, когда уже довольно долго: несколько минут, а может даже и полчаса находился в смерти. Когда я сам видал свое тело, когда я пытался разобраться, где же я. Я стою, а вот, лежу.

Началось все с того, что меня положили на койку поздно вечером. По каким-то причинам задерживалось мое оформление, потом задерживалось определение конкретной палаты. Только когда меня привели, было часов девять вечера, получил одеяло, простынь… Оказалось, что палата холодная, и продувается ветром даже при закрытых форточках. Был очень холодный вечер и ночь. Ветреная, промозглая. И выяснилось, что спят-то под двумя-тремя одеялами. А у меня было одно. Я замерз. И, начиная замерзать, я чувствовал себя все хуже и хуже. А позвать кого-то было стыдно. Меня только что положили. Я терпел, пытался как-то согреться, что-то на себя накинул, но странное дело — я не мог согреться.

И в то время, когда я почувствовал, что совсем мне плохо, и что у меня начались фибрилляции сердца, то есть сердце билось не ритмично. Оно перестает биться во время фибрилляции и начинает трепыхаться (показывает).

Так, в нарастающем темпе, довольно быстро это все происходило, Я попытался уже звать сестру, не стесняясь ничего, но оказалось, что поздно. Сил уже нет, я что-то такое прохрипел-прохрипел и Чей-то мощный, добрый, но очень властной голос сказал: «прощайся!»

Он настолько был внятным, мудрым, внушительным, спокойным и убедительным, что я ничего не стал обдумывать, потому что это мгновенно меня убедило, что делать было нечего. Я взял и попрощался. Было понятно, как прощаться. Надо было попрощаться со всеми. Надо было попрощаться с этим миром. Надо было простить всем все. Надо было оставить какие-то надежды на какое-то продолжение, и вступать в нечто, или куда-то, что я не знаю. Полностью оставить все за собой.

Это сделал благодаря вот тому чувству, которое мне дал этот голос. Я понимаю, что Он в какой-то мере сделал правильно, потому что фибрилляции мне уже полностью захватили сердце, я уже не чувствовал, что оно бьется, и я довольно быстро начал проваливаться куда-то в темноту. Через некоторое мгновение я уже чувствовал, что я не просто проваливаюсь, я лечу. Лечу с большой скоростью, с очень большой скоростью. Удары колокола слышал такие внушительные: бум. Темная среда, и чувствовал, что… я, когда летел, чувствовал стенки. Ощущение было, что что-то есть. Но ни одной стенки я не видал… Эту черную туннель я ощущал, но не видел. Ощущал каким-то шестым чувством. Летел я очень быстро через это. Какие-то искры летели прямо — то ли мне навстречу, то ли вокруг. Удары колокола довольно долго сопровождали. Потом в какой-то момент я увидал в конце туннеля, как… впереди по курсу моего полета некий просвет. И довольно быстро там оказался. Оказался в свете. Когда пришел в себя, я вдруг увидал, что я стою в палате. Только уже стою. Не лежу в кровати, а стою. И все, как бы, так, только я посреди палаты, а в моей кровати уже кто-то лежит.

Это было настолько удивительно, что я даже подумал: «сколько же я был без сознания?» Начал оправдывать себя. Оправдывать каким образом? Что же со мной произошло, что я… анализировать. Видимо, я решил, что я в бессознательном состоянии был, меня куда-то унесли в другую палату, я там лежал. Потом в какой-то мере уже в полубессознательном состоянии пришел в свою палату, и вот я, наконец, пришел в себя, но уже поздно. Уже кого-то положили на мою койку. Значит, я довольно долго был без сознания, раз все это успели сделать.

Я пригляделся к тому, кто лежал на моей койке. Лежит-то молодой человек очень похожий на меня. И я подумал: «какое странное совпадение». И решил поближе посмотреть. Посмотрел, и увидал, что это не просто странное совпадение, это какая-то имитация меня. Чувствую себя я здесь стоящим, а тот я не знаю, чувствует или нет, но он прям копия меня. По крайней мере вот так (показывает на лицо). А дальше одеяло. И тогда я, немножко возмутившись, думаю: «это вряд ли возможно» в больничной ситуации, чтобы вместо меня положили, да еще и очень похожего человека. Может быть, это какой-то эксперимент психологический? Я решил разоблачить этот эксперимент сразу. Я схватился за одеяло и попытался его скинуть, увидав, что же там под одеялом еще. Мало похожий. Но оказалось вдруг, что я промахнулся. Я, хватая одеяло, не успел его схватить. Тогда уже я начал аккуратно рассчитывать свои движения, хватать одеяло, но оказалось, что я хватаю сквозь одеяло. Одеяло не хватается.

Когда я стал приглядываться, меня от удивления шатнуло, как-то повело в сторону, я схватился за спинку кровати и моя рука пролетела сквозь спинку. Я понял, что могу держать равновесие, не хватаясь за кровать. Потом я как-то сосредоточился на своем состоянии и понял, что я весьма хорошо себя чувствую. Никаких болей нет, не болею и не чувствую себя больным. Бьется сердце, не бьется, оно если и билось, то совершенно неслышно. Полное ощущение здоровья, комфортности. И потом, когда уже оглядел всю комнату, я понял, что что-то странное здесь происходит. Странное то, что весь интерьер комнаты, все наполнение комнаты было как бы очень хорошим голографическим изображением. Но голография у нас она какая? Она практически неподвижная тогда еще особенно была. Это был шестьдесят восьмой год, если не шестьдесят шестой даже. В шестьдесят восьмом году, да. И в палате все было практически неподвижно. Но кто-то дышал, это было видно. Кто-то перевернулся с бока на бок. Это тоже я видел, да. То есть все было вполне живым, но очень хорошим изображением.

Я начал исследовать. Попытался сдвинуть вазу на столе. Она не сдвигалась, потому что моя рука проходила сквозь нее. В итоге дошло до того, что я попытался сдуть пыль с тумбочки. Она не сдувалась. Вот я дул изо всех сил. Тогда я попытался разбудить соседа по кровати. Это было такой здоровенный дядька, который храпел ощутимо вполне, тело его подрагивало от храпа. Я начал ему говорить на ухо, чтобы других не разбудить. Он не реагировал абсолютно. Тогда я громко начал говорить, дерзнул крикнуть ему в ухо. Полный ноль. Тогда я отошел от него и стал смотреть, что ж мне дальше сделать. В этот момент он вдруг проснулся, сел на кровати, смотрит прямо на меня. И я вдруг понимаю, что он не на меня смотрит. Он сквозь меня смотрит на стенку за мной. Как-то так глаза протер, ничего не увидал и снова опрокинулся на подушку и заснул.

Тут меня совсем это огорчило и удивило. Я невидим. Не то, что я в этом мире ничего не могу сделать, я вообще невидим, как я начал догадываться. Но еще не убедился до конца. В этот момент кто-то встал и пошел в туалет. Это все вот эта ночь. Все люди спят. Я, еще не будучи убежденным, что я невидим, это потом пришло понимание. Тогда я взял и спрятался за одну из кроватей. Потому что сделал предположение, что, если меня увидят раздвоенным: вот, я лежу на кровати, и, вот, я стою, чтобы со мной не начали делать… да, что это такое происходит. Но это оказалось лишним. То есть никто меня не видал, больница жила своей жизнью. А я начал жить своей жизнью. Вначале это меня немножко позабавило и обрадовало, что я стал каким-то таким невидимым и свободно действовавшим человеком. И потом, ох, как интересно, это же как у Александра Беляева. Человек, который проходит сквозь стены. Есть у него одна… есть невидимка, а есть человек, который проходит сквозь стены.

Я взял, и засунул руку (показывает) и она засунулась, подержал несколько мгновений и подумал: «если я туда засунул, может, еще и какое чудовище типа крокодила будет там изнутри стенки… Она зашла туда, и я видел ее. Я не помню, что было вместе, когда зашло: то ли часть руки, то ли… не могу сейчас вспомнить. А, может быть, там было нечто такое туманное, в этом месте, куда рука засунута была. Вот в самом месте, не помню. Помню, что я довольно быстро вытащил руку с облегчением таким, что с ней ничего не произошло, вот она целая, при мне. Вот, и тут обнаружил, когда поглядел на ноги, что я, в общем-то, не стою на полу, а я, как бы, немножко вишу над этим полом. Но это меня тоже до конца не стало смущать. Я понял, что я в совершенно особом, никогда мною не прочувствованном и осознанном состоянии нахожусь. То есть, в особом.

Я попытался полетать немножко, я очень хорошо летал. Вначале я пытался… шевелить ногами, как по лестнице, а потом я понял, что это просто не надо. Я… просто усилием мог это делать. Да, определенное оформленное желание. Выяснилось, что желания должны быть довольно определенно сформулированные внутри, и воля выполнения делает, что нужно.

Я подлетел к потолку, на потолке ничего интересного не оказалось, кроме потолка, и начал обдумывать, что же я теперь представляю в мире. И понял, что мои какие-то связи с родственниками, они были довольно сильными: всякие там обещания, надежды, планы там… полностью… я лишен возможности что-то продолжить на Земле. Потому что стало понятно уже, что ни появление мое в какой-то ситуации, ни какие-то действия в этой ситуации, не приведут ни к чему — я полностью отрезан от этого мира. И вот это чувство отрешенности от мира, отрезанности, чувство невозможности что-то сделать. И что вначале это вызовет большое недоумение у окружающих, особенно родственников, а потом, понимание, что я потерян для них и для общения, вызвало яркое чувство одиночества. Чуть ли не до слез и какого-то психологического кризиса.

Но я уже взял себя в руки, начал думать, что дальше, как поступать. И понял, что во всем мире: если я здесь не могу сделать, то вряд ли во всем мире найдется место, где я могу себя проявить. В этом, материальном мире. Начал понимать, что это тело, которое лежит, это мое тело, но только я вышел из него. Это открытие было для меня очень серьезное, что я и мое тело… это инструмент, который являл меня в этом мире. Как бы скафандр, при помощи которого… обладая им, взять вот эту материальную чашку (показывает) вот этим материальным телом. И это только начало.

И, обдумав, а мысли очень быстро двигаются в этот момент, и мыслишь четко, ясно, быстро — блестяще, буквально, я начал понимать, что в этом мире, собственно, уже нечего делать мне, и развивать чувство одиночества дальше, до каких-то кризисов, не имеет смысла. И не нужно, вредно. Мгновенно я вспомнил, что в детстве летал. И что, бывало, я хотел прилететь к Богу. И что, когда я летал и пытался прилететь к Богу, я взглядом мерил расстояние от себя до Земли, и в какой-то момент пугался высоты. А что само чувство испуга наполняло меня как бы каким-то грузом, который тянул меня к Земле. Я тут же оказывался на Земле, в безопасности… Но оказалось, что это чувство, вот состояние, оно весьма близко к сонному. Только уж очень, как сказать… расширенно. Сны такие вот не бывают. Не были у меня никогда.

В результате я решил, что нечего мне здесь пока делать. Пока. Может быть, что-то по каким-то причинам надо будет… пока я ничего не могу сделать. А вот к Богу лететь надо, потому что в этой ситуации я понимал, что только Высшее Существо, в первую очередь Бог, может мне определить мое дальнейшее существование и действование. И я, единственно, что четко отдавал себе отчет, что на Землю я больше смотреть не буду. Потому что, как и в детстве, чувство самосохранения не позволит мне оторваться от Земли. Поэтому, я понимал, что я могу летать. Я взял, устремил свой взор, волю свою внутреннюю именно вверх, и решил, что я буду лететь именно вверх, и только вверх, и до тех пор, пока не долечу до Бога.