— Последний, — буркнул он, — Последний это был. Ах ты ж дьявол… Ну и навертел ты дел… мессир рыцарь.
Покачивающийся, нетвердо держащийся на ногах, он двинулся в сторону остановившихся вагонов, обходя распростертых мертвецов и время от времени пиная павших рутьеров, чтобы проверить, мертвы те или нет. Иногда он нагибался, но не для того, чтоб оказать помощь, а чтоб сорвать с шеи мертвеца распятье или цепочку.
Все позади, внезапно понял Гримберт, битва окончена.
Он не ощутил облегчения. Душа казалась все тем же тяжелым илистым камнем, на который налипла всякая дрянь, слизким и болтающимся в опустевших внутренностях.
Прочие Гиены, кажется, тоже не сразу осознали, что все завершено. Бальдульф хладнокровно разглядывал распростертые тела, держа в занесенной руке свой грозный годендаг. Орлеанская Дева мрачно разглядывала вмятины на своем панцире, машинально полируя их пальцем. Олеандр Бесконечный равнодушно вытирал тряпицей боек люцернского молота и выглядел таким же отрешенным, как сами мертвые Ангелы.
— Hic. Citius![38] Дьявол, да принесите же бинты, чтоб вас! Или вы хотите, чтоб я истек кровью?
Удивительно, но даже Виконт Кархародон пережил этот бой. Может, потому, что большую часть времени провел среди мертвецов, скуля от боли в искалеченной руке.
— Вот чего я никогда не понимал, слушая проповеди святош… — пробормотал Бальдульф, осторожно снимая шлем и шипя от боли.
— Чего? — раздраженно поинтересовался Ржавый Паяц, не отрываясь от своего занятия.
Раненных он беззлобно пинал, чтобы поднять на ноги, иных, уже безнадежных, брезгливо обходил стороной или переступал.
— Смотри сам, Господь Бог в первый день сотворил свет и тьму. На второй — земную твердь и воду. А ведь еще были птицы, звери и прочая дрянь…
— И что?
Бальдульф послюнявил пятерню и стер со лба засохшую кровь.
— Вранье все это, вот что… — пробормотал он, — Брешут святоши. Как по мне, Господь Бог все шесть дней был занят тем, что изобретал пулемет. И лишь на седьмой на скорую руку соорудил все остальное, чтоб было, на чем его испытать.
Смех Ржавого Паяца быстро перешел в кашель, от которого задребезжала его грудная клетка. Жуткий смех старого стервятника, способного ценить рутьерское чувство юмора. Гримберт к своему ужасу едва сам не захохотал, но сдержался.
Поле битвы осталось за «Смиренными Гиенами», но что-то подсказывало ему, что Вольфрам Благочестивый, узнав об исходе боя, едва ли распорядится устроить торжественный парад в честь этого сражения. Его воинство скорее походило на окровавленную и взъерошенную крысиную стаю, чем на ликующую армию, отмечающую свой триумф. Слишком много выпотрошенных и освежеванных тел осталось лежать в снегу. А те, кто остались стоять на ногах, выглядели чертовски плачевно.
Отряд Виконта, принявший на себя первый удар, исчез почти подчистую, будто и не существовал вовсе. Вспомогательные партии Ржавого Паяца и Блудницы выглядели так, словно на них вместо соломенных чучел упражнялись в штыковом бою императорские гвардейцы, хорошо, если они сохранили хотя бы треть своего состава. Элитные забойщики Бальдульфа тоже являли собой не самое отрадное зрелище, и уж явно не ощущали себя триумфаторами.
— Потрепало как портовых шлюх в день возвращения крестоносцев, — пробормотала Орлеанская Блудница, поднимая с земли свою саблю, выгнутую, точно побывавшую под колесами грузового трицикла, — Сколько душ мы тут оставили? Полсотни?
— Даже если сотню, — отозвался Ржавый Паяц, — Добыча окупит потери сполна.
Бальдульф кивнул.