Бальдульф вдруг повернулся к нему лицом. Покачивающийся, с трудом держащий в руках оружие, он с удивительной легкостью поймал взгляд Гримберта, хоть и не мог видеть его за всеми слоями бронированной стали. Пальцы его дрожали, потому он не сразу смог поднять забрало.
Лицо у него было темным, запекшимся, сосуды в глазах полопались, кожа выпачкана пеплом и чужой кровью. Но усмешка осталась прежней — насмешливая волчья усмешка, которая служила ему гербом.
— Давай, — буркнул он, не делая даже попытки поднять годендаг для удара, — Закончи и все тут. Чего время терять?
— Не лезьте под прицел, — бросил Гримберт в микрофон, — Только мешаете.
Бальдульф кивнул и отступил в сторону. Если он и испытал в этот миг облегчение, то ни малейшим движением или жестом его не выдал.
— Тогда занимайся делом, — буркнул он, закрывая забрало, — И лучше бы тебе не отлынивать, мессир.
Сбросивший оковы «Убийца» погубил больше Ангелов, чем все посулы и искушения Люцифера. Освещенные епископом Туринским пулеметы, переведенные в режим коротких очередей, на малой дистанции били сокрушительно и точно, в их голодном рыке Гримберту чудился демонический лай.
Следующей его мишенью стал Ангел, поваливший рутьера в снег и сосредоточенно рвавший его извивающееся тело когтями, отрывая куски плоти вперемешку с кольчужными звеньями. Услышав непривычный гул пулеметов, он отвлекся на мгновенье от своей работы, но вернуться к ней уже не успел — пулеметная очередь вскрыла его грудную клетку, рассыпав далеко в стороны осколки полупрозрачных костей. Еще двое погибли сразу вслед за ним, когда пулеметы «Убийцы» хлестнули по ним, сбив в единое целое и превратив в груду влажного тряпья.
Ангелы умирали молча, как и сражались. Даже те из них, кому удавалось удержаться на ногах после прямого попадания, не выглядели ни потрясенными, ни страдающими от боли. Их нечеловечески прекрасные лица оставались такими же равнодушными и задумчивыми, как прежде. Что не мешало им оставаться такими же совершенными механизмами для несения смерти, как раньше. Быстро распознав в кромсающем их «Убийце» угрозу, они почти мгновенно перестроились, бросив терзать окровавленных Гиен и обрушившись на него со всех сторон. Это решение могло бы принести им победу — если бы было принято минутой раньше.
Гримберт стрелял короткими очередями. Скупо, как на учебном полигоне, слушая ругань Магнебода. Каждый патрон, не попавший в цель, это крошечный грех, висящий на совести рыцаря до Страшного Суда. Однако сейчас, щедро полосуя дымными трассами извивающиеся ангельские тела, он не ощущал из-за этих промахов привычных мук. Грехи, которые висели на его совести, весили тысячу квинталов, куда больше, чем подобная мелочь…
Следующий Ангел словно вознесся обратно на небо, в свои райские кущи. Пулеметы «Убийцы» встретили его в середине отчаянного прыжка, обратив в подобие облака из оседающих перьев, только перья эти не воспарили к холодному небу, а осели вокруг, перепачканные в сером и алом. Его товарищ, бесшумно подобравшийся с левого фланга, имел более значительные шансы на удачу, но выдал себя и распростился с жизнью сам, осев, выпотрошенный, точно мешок, из которого вытряхнули содержимое. Подскочившие со всех сторон рутьеры, вымещая ярость за своих погибших товарищей, разрубили его своими топорами и саблями в мелкие куски.
Один из Ангелов оказался чертовски проворен. Скользнув беззвучным призраком между пулеметными сполохами, он смог достичь «Убийцы» и впился безоружными руками в его правую ногу. Несмотря на то, что величины, заключенные в нем и в рыцарском доспехе, были несопоставимы, Гримберт мгновенно ощутил тревожный писк датчиков — ангельская сила, пусть и не без труда, сминала броневую сталь.
Его спасли Гиены. Быстро сориентировавшись в происходящем, они больше не пытались биться с Ангелами по привычным им правилам, зато легко переняли ту роль, которую обыкновенно выполняли в бою императорские пехотинцы — прикрывали уязвимые суставы и ходовую часть. Не успел Ангел повредить обшивку, как оказался пригвожден к ней сразу полудюжиной копий и гизарм, обратившись жутким изуверским подобием святого распятия.
«Убийца», пусть даже поврежденный, справлялся с возложенной на него задачей удивительно ловко, почти не требуя внимания хозяина. Вновь и вновь ловил в маркерную сетку скользящие в снегу фигуры, чтобы превратить их в пепел, в лохмотья и в труху. Обратить в тлен и развеять по ветру. Кажется, ему это даже нравилось. По крайней мере, Гримберт ощущал в его содрогающемся от беглого огня нутре что-то вроде довольного рыка.
Нелепая мысль. Рыцарский доспех не способен чувствовать и уж точно не ощущает сладостного упоения боем. Все его мыслящие органы — не более чем чуткие вычислительные приборы, облегчающие рыцарю работу. Но вновь и вновь полосуя пулеметным огнем дергающиеся в пороховых разрывах тела, Гримберт ловил себя на мысли о том, что «Убийца» впервые в жизни получает удовольствие от выполняемой работы… Страшной, жуткой, но неизменно эффективной.
А потом все закончилось. Неожиданно, внезапно, так, что он не сразу сообразил, что произошло. Точно вынырнул из алого водоворота, судорожно пытаясь вспомнить, кто он, где находится и какую часть в доспехе занимает. Точно сам был хитрым механизмом, частью огневых систем «Убийцы», который внезапно отключили, прервав привычный ему режим функционирования.
Окружающее пространство больше не было размечено прицельными маркерами, хотя снег оказался алым. Какой-то сбой в изображении, подумал он, надо откорректировать параметры отображения, переключить настройки входящих визуальных сигналов и…
Это кровь, вдруг понял он. Я стою на залитой кровью снегу. И Ангелов нет.
Бледнокожие убийцы куда-то пропали, точно слились со снегом или…
Ржавый Паяц хрипло выдохнул, швырнув в снег ком чего-то влажного, оплетенного жгутиками фиолетовых вен.