— Ты, Сережа, — сказала Мария Сергеевна, — лучше помог бы Клименту Ефремовичу поскорее на работу устроиться. Ему на хлеб зарабатывать надо[19].
Мое вынужденное безделье все более Затягивалось. Я бродил по городу в поисках хотя бы поденной или даже почасовой работы.
За это время я успел хорошо узнать Луганск. Город разрастался все шире и с правого берега Лугани, где расположен завод Гартмана, перешагнул на левый — левобережное село Каменный Брод постепенно слилось с городом.
На правом берегу Лугани находился также как бы особый район города, населенный ремесленным людом, — Гусиновка.
Между жителями этих трех районов существовала постоянная неприязнь и даже открытая вражда. Об этом не очень хочется говорить из уважения к славному прошлому и к тем революционным и трудовым традициям, которым следуют и которыми гордятся мои замечательные земляки — луганчане. Но правда есть правда, и от нее никуда не уйти.
Довольно часто жители этих районов, не только молодые, но иногда и весьма почтенного возраста, сходились в кулачных боях, стенка на стенку. Начиналось все с перебранок подростков, взаимных поддразниваний и оскорблений, метания камней друг в друга. Потом страсти разгорались, в ругань включались взрослые, стенки подступали одна к другой и разгорались такие побоища, что нередко кончались жертвами с той и другой стороны.
Вражда доходила до того, что жителям одного района опасно было заходить в другой. Гусиновцы ловили и избивали у себя луганчан, луганчане — гусиновцев, а каменнобродцы — тех и других. К этой войне, разумеется, не было никаких причин, и городские власти могли бы довольно быстро утихомирить враждующие стороны, но полиция смотрела сквозь пальцы на эти сборища и драки. Буржуазии и полиции была выгодна такая разобщенность простых людей. Но стоило только где-нибудь собраться даже небольшой группе рабочих, полицейские ищейки появлялись немедленно и разгоняли сходки, старались выявить их зачинщиков. Но в те годы, о которых сейчас идет речь, рабочие были еще весьма далеки от сознательной борьбы за пролетарскую солидарность и зачастую растрачивали свои силы вот в таких кулачных междоусобицах.
Луганск в результате промышленного развития фактически стал уездным городом. Но центром уезда все еще продолжал числиться Славяносербск, превратившийся в захудалый, заштатный городок.
Паровозостроительный завод Гартмана в то время насчитывал свыше 3000 рабочих и выпускал в год более двухсот паровозов, а также значительное количество паровозных и вагонных осей и рессор, котлов, цистерн, различных конструкций для железнодорожных мостов и другие изделия, а также сортовое, листовое, кровельное и оцинкованное железо, огнеупорный кирпич и большое количество медного, чугунного и стального фасонного литья.
Завод был выгодно расположен: на берегу Лугани, где речка делает большую петлю. На территории петли как раз и расположились заводские корпуса, здесь было удобно наладить и водоснабжение, и охрану завода. Одни заводские ворота находились у моста, соединяющего завод с Гусиновкой, а вторые выходили в противоположную от Лугани сторону. (Сейчас русло реки искусственно изменено.)
Меня очень интересовал именно этот завод — один из самых крупных на Украине, да, пожалуй, и во всей России. Мне очень хотелось побывать в его цехах, и однажды с помощью парня, с которым меня познакомил Сараев, я проник на заводскую территорию. Мы подробно осмотрели одну из мастерских, где работал мой новый товарищ, а потом незаметно обошли с ним почти все уголки завода.
Завод Гартмана был по тому времени весьма современным и благоустроенным предприятием. Помимо механических цехов он имел также крупные металлургические цехи — мартеновский, сталелитейный, чугунолитейный, листопрокатный и другие. Работа на заводе была весьма напряженной: люди находились на производстве по 12—13 часов; учитывая перерывы на завтрак и обед, фактический рабочий день составлял 11 с лишним часов, как и на всех других предприятиях города.
Наконец с помощью друзей мне удалось поступить на работу в мастерскую по ремонту заводского оборудования. Здесь же изготовлялись рефлекторы-отражатели для паровозных фонарей.
Вначале мне поручали различные мелкие работы, а потом определили на более или менее постоянное место — на специальный станок. Нечего и говорить, что работал я с большим прилежанием, трудился изо всех сил, не чувствуя никакой усталости. И как-то совсем не думалось о заработке — просто изголодался по работе, хотелось показать свою сноровку и умение.
За мое прилежание, а может быть и за мастерство, ко мне очень хорошо относились не только окружающие меня товарищи по работе, но и администрация мастерской. Таким образом, обстоятельства складывались пока что как нельзя лучше. Появились средства к жизни, новые знакомые. Стало веселее жить.
Однако я внимательно присматривался к заводским порядкам, и кое-что выбивало меня из колеи, заставляло задумываться.
Так, в проходных завода рабочих, уходивших домой, тщательно обыскивали. Причем делалось это в оскорбительной форме. Меня поразило, что рабочие относились к этому весьма равнодушно. Вполне понятно, что подобная процедура была применена и ко мне. На первый раз я стерпел, но потом, что называется, взорвался.
— На каком основании и для чего вы так грубо обыскиваете меня? — спросил я у заводских охранников-сторожей. — Я никогда и ничего не крал. Воров ненавижу так же, как и все честные люди. Почему же вы оскорбляете мое человеческое достоинство?
У тех глаза полезли на лоб, и они даже опешили от неожиданности. Наконец один из сторожей пришел в себя и ответил:
— Вы, наверное, новенький? Приказано так поступать со всеми рабочими. Не вас одного обыскивают.