– О’кей. Могу вызвать, если хотите. – Медсестра вдруг как будто вспомнила что-то. – Какая ж я глупая, совсем забыла… Ваш босс, когда звонил тогда, сказал, что пришлет за вами машину. Может быть, уже ждет – я тогда сказала, когда вас отпускают. Вы проверьте, а если нет, тогда и такси вызовете.

Глуповатая улыбка скользнула по лицу Кольбейна прежде, чем он успел ее погасить. Возможно, на работе к нему и впрямь относятся сочувственно и доброжелательно. Куда приятнее изображать жертву – беднягу Кольбейна, – чем числиться подозреваемым в причастности к отвратительному злодеянию. Злодеяние. Именно этим словом он пользовался для обозначения того, что случилось в подземном гараже. Злодеяние. Это слово выражало его почтительное отношение к инциденту, не ассоциируясь при этом с ужасным образом изуродованного тела и жутким хрустом ломающихся костей. Переборов нахлынувшую волну головокружения, Кольбейн попытался сосредоточиться на сидящей за стеклом женщине и отогнать все мысли о том, чего уже не изменишь.

– Я могу получить у вас рецепт?

– Ах да, верно. Об этом позаботился доктор, который вас выписывал.

Она достала рецепт из стоявшей на столе картонной коробки.

– У вас есть кто-нибудь, кто сможет сходить завтра в аптеку?

– Да, конечно. – Кольбейн солгал – обратиться за помощью ему было не к кому. Он забрал рецепт и бумажный пакет с несколькими таблетками.

– Этого хватит, чтобы продержаться сегодняшний вечер и завтрашнее утро, пока кто-нибудь не получит лекарство по рецепту. – Медсестра подождала, пока он положит листок в карман, напомнила о необходимости посетить кардиологическое отделение и замолчала, давая понять, что его не задерживают. Кольбейн постоял еще немного, потом неловко попрощался и направился к лифту.

Спускаясь в кабине, он тупо смотрел на человека в зеркале – сутулого, унылого, с пластмассовым чемоданчиком в руке, грязными волосами, в рубашке с неправильно застегнутыми пуговицами. Пальто свисало с плеч – так сильно он похудел в больнице. Хорошо еще, что не выставили посреди ночи, как случалось с другими пациентами… И что живет он здесь, в Рейкьявике. Мало хорошего бесцельно болтаться по городу с пластиковым чемоданчиком, убивая время в ожидании следующего рейса через всю страну. Он напоминал бродягу, и полиция имела бы все основания его задержать. У них это хорошо получается: разбираться с мелкими правонарушителями. Но поставить охрану у двери больничной палаты, в которой он лежал, беспомощный и беззащитный, они не успели, несмотря на очевидную для него опасность. Может быть, охрана будет внизу, в вестибюле?

Но внизу вообще никого не было: ни сотрудников, ни пациентов, ни посетителей, не говоря уже о полицейских. Магазин закрылся, и единственным нарушавшим тишину звуком было монотонное гудение выстроившихся у стены холодильников, заполненных всевозможными вредными для здоровья закусками и напитками. Словно заговоренный, Кольбейн остановился, уставившись на разноцветные пакетики. Он снова столкнулся со своим отражением, теперь уже в окнах вестибюля, своей формой напоминающего конскую подкову. Все то же самое. Никаких перемен к лучшему. Теперь его можно было принять за пациента учреждения для душевнобольных, застывшего перед освещенными торговыми автоматами, словно ребенок перед рождественской елкой. Нужно добраться домой и лечь в постель – чем скорее, тем лучше. Никто не должен видеть его в таком состоянии.

Выйдя на улицу, Кольбейн огляделся – не ожидает ли его кто-то из фирмы. Вызвать такси он не мог, поскольку телефон был разряжен, а подниматься наверх и просить дежурную медсестру оказать ему эту услугу хотел меньше всего на свете.

Как оказалось, беспокоился он зря. Неподалеку от входа уже стоял автомобиль с работающим двигателем. Фары были направлены точно на него, и из-за их света Кольбейн не видел водителя и не мог понять, кому из коллег поручили встретить его и отвезти домой, если, конечно, это не таксист. Второй вариант выглядел предпочтительнее. Разговаривать сейчас с изнывающим от любопытства коллегой у него не было сил.

Кольбейн медленно подошел к машине и забрался на заднее сиденье. В какой-то момент мелькнула мысль, что сесть, наверное, следовало впереди, но сил перебираться вперед уже не было. Ничего не поделаешь. Водитель, не говоря ни слова, подождал, пока Кольбейн закроет дверцу, и тронулся с места. К счастью для пассажира, все его внимание заняла некая скучная политическая дискуссия по радио. Коллегу в нем Кольбейн в любом случае не признал, и вероятность того, что пути их еще пересекутся, близилась к нулю. Похоже, молчание устраивало обоих.

Когда автомобиль остановился наконец у дома, Кольбейн по крайней мере попытался поблагодарить водителя и пожелать ему спокойной ночи. Ответом было неразборчивое бормотание. Ну и ладно, подумал Кольбейн и, захлопнув за собой дверцу, проковылял к входу. Наклонившись за ключом, который Хейда обещала оставить под ковриком, поймал себя на том, что не услышал звука отъезжающей машины. Странно. Может быть, водитель хочет убедиться, что его пассажир благополучно вошел в дом? Предосторожность нелишняя, поскольку в последнее время Хейда стала рассеянной и могла позабыть о ключе. Кольбейн приподнял коврик, и под ним мелькнуло что-то металлическое. Он вставил ключ в замок, открыл дверь и только тогда повернулся – узнать, что же нужно водителю. Вроде бы все сделано, только что за поездку не уплачено.

А не заплатил он, предположив, что об этом позаботились.

Если водитель вспомнил про деньги, то повел он себя странно. Подойдя ближе, опустил голову и устремился к Кольбейну, как обезумевший бык. Отреагировать должным образом тот не успел. Услышал лишь собственное «о…», произнесенное с какой-то спокойной неспешностью, но даже не попытался отступить. За мгновение до того, как незнакомец втолкнул его в дом, Кольбейн лишь успел подумать, что уж лучше б провел эту ночь на скамье в центре города, подложив под голову пластиковый пакет вместо подушки.