Поначалу работный дом казался просто удобным способом решения проблемы, но вскоре он стал для Кейт образом жизни. В последовавшие десять лет в любой сложной ситуации она сдавалась на милость работного дома. Пятнадцатого августа 1873 года в родильной палате работного дома Саутуарка у нее родился еще один сын, Джордж Альфред Конвей. Согласно архивам, она оставалась в работном доме на разные сроки – иногда на несколько недель, а иногда на несколько месяцев. И каждый раз с ней были дети: все или кто-то один.
Если нуждавшаяся женщина поступала в работный дом с детьми, это влекло за собой целый ряд осложнений. По Закону о бедных матери-одиночки с незаконнорожденными детьми не могли получать пособие, то есть деньги от прихода, которые выделялись на поддержку бедных семей, проживавших на собственной жилплощади. По мнению властей, финансовая поддержка аморальных женщин, живших у себя дома, приравнивалась к государственному финансированию проституции. Хотя власти прекрасно знали, что многие неимущие женщины сожительствуют с партнерами и состоят в моногамных отношениях, различий между этими «падшими женщинами» и настоящими проститутками не проводилось. С точки зрения респектабельного общества женщина могла произвести на свет ребенка лишь двумя способами: в браке – и тогда он считался законным – или в результате греховной связи. В стенах работного дома вопрос о том, кого считать приличной женщиной, а кого падшей, решали попечители из Комитета по соблюдению Закона о бедных: именно они определяли, кто из поступивших наивная юная девушка, которой просто не повезло, а кто – настоящая путана, и в наказание за грехи приказывали кормить матерей незаконнорожденных детей жидкой овсянкой.
Пройдя сквозь так называемые «ворота слез», семьи подвергались обязательному разделению. Тут уже статус матери – замужняя или незамужняя – не имел значения: всех делили по полу и возрасту, раздевали и отбирали личные вещи, загоняли в ванну и выдавали форму работного дома. По Закону о бедных детям моложе семи лет разрешали остаться с матерью: дети спали с ней на одной грязной жесткой койке и играли рядышком, пока она щипала паклю. Детей в возрасте от семи до четырнадцати лет помещали отдельно в общежитие при школе. Родителям и детям, жившим на территории одного работного дома, позволяли встречаться раз в неделю в столовой. В ноябре 1876 года Кейт поступила в работный дом Гринвич-Юнион. Это случилось накануне рождения ее четвертого ребенка, Фредерика. Трехлетнему Джорджу Альфреду разрешили остаться с матерью, а Энни, которой тогда было тринадцать, и восьмилетнего Томаса отправили в трудовую школу Саттона[276].
Несмотря на недобрую славу, работный дом все-таки часто выполнял свою благую функцию, особенно когда дело касалось жизни бедных детей. В соответствии с Законом о бедных в работных домах проводились уроки грамоты и арифметики как минимум по три часа в день, то есть многие мальчики и девочки получали хотя бы некое подобие образования. Считалось, что начальное образование помогает детям вырваться из порочного круга нищеты, в которую оказались вовлечены их родители, бабушки и дедушки. С этой целью в 1857 году правительство издало указ о развитии трудовых школ. Трудовые школы ограждали детей бедняков от пагубного влияния работных домов и нездоровой атмосферы, царившей в городах, а также давали им шанс получить практическое образование. Дети обучались профессии и приобретали основные школьные знания: благодаря этому впоследствии они смогли бы начать зарабатывать и получать приличный доход. Мальчиков готовили к профессии сапожников, портных, плотников, а также обучали музыке; девочек учили ведению хозяйства, шитью, вышиванию, вязанию, чтобы подготовить их к жизни в услужении.
Школа в Саттоне, куда попали Энни и Томас Конвеи, принимала детей из всех приходов Юго-Восточного Лондона. В школе одновременно обучались до тысячи детей бедняков. В 1870-е годы условия проживания и обучения в школе считались самыми современными: здесь были просторные кухни, прачечная, ванные комнаты, бойлерная и паровой мотор, накачивавший свежую воду в резервуары. Широкие лестницы, просторные общежития и классные комнаты, мастерские для обучения ремеслу и ферма, где детей учили основам агрономии, – по сравнению с маленькой приходской школой Даугейт, в которой училась Кейт, инфраструктура трудовых школ предоставляла детям гораздо больше возможностей. В своих мемуарах ученик Саттона под псевдонимом «У. Х. Р.» писал, что некоторые учителя поддерживали учеников и относились к ним с сочувствием, другие же были крайне жестоки. Но в целом постели в Саттоне были чище, пища обильнее, а жизнь веселее, чем в работном доме Гринвич-Юнион. Здесь даже можно было заниматься музыкой, петь и играть на фисгармонии. Школьный режим повлиял на автора мемуаров положительно. «В Саттоне, – заключает он, – мне привили вкус к другой жизни, и я преисполнился решимости ни за что больше не обращаться в работный дом за подаянием»[277].
Об успехе системы трудовых школ свидетельствует и судьба младших братьев и сестры Кейт: Томаса, Джорджа и Мэри, которых после смерти их отца перевели из работного дома Бермондси в трудовую школу. Через несколько лет Джордж Эддоус стал квалифицированным сапожником, Томас Эддоус выучился музыке и поступил в оркестр Сорок пятого ноттингемширского пехотного полка в Престоне. Мэри успешно прошла курс обучения «домохозяйству» и стала служанкой[278]. Будь Кейт всего на год младше, в 1857 году ее тоже могли бы отправить в трудовую школу, и жизнь ее сложилась бы совсем иначе.
К концу 1870-х годов Кейт оказалась в критической ситуации. Как и многие женщины из рабочего класса, она попала в порочный круг: Конвею пришлось уехать из Лондона на заработки, при этом он оставил свою партнершу и детей без финансовой поддержки. Сколько бы Кейт ни трудилась на фабрике, в швейной мастерской или прачечной, сколько бы ни торговала вразнос и сколько бы штопки и рукоделия ни брала на дом, ей все равно никогда не хватило бы на содержание большой семьи. Работный дом неотступно маячил на горизонте. Кроме того, когда Конвей возвращался в Лондон, он бил жену и детей.
Постоянные отлучки Конвея и крайняя нужда приводили к вспышкам домашнего насилия. Сестры Кейт и ее дочь выявили устойчивую закономерность. Хотя Эмма отмечала, что «в целом совместная жизнь [Кейт и Тома] была счастливой», их ссоры стало трудно игнорировать. По словам Энни и Эммы, скандалы между партнерами усугублялись тем, что Кейт «злоупотребляла спиртным», а Конвей был трезвенником. По этому вопросу пара «никак не могла договориться», и Энни с тетками в итоге сошлись на том, что Кейт сама вырыла себе яму.
В Викторианскую эпоху такое отношение к проблеме домашнего насилия было типичным среди рабочего класса: считалось, что в побоях виноваты сами женщины. Многие полагали, что физическое насилие поддерживает в доме хорошую дисциплину. Отвешивая женам «дисциплинарные» оплеухи, мужья не чувствовали угрызений совести, а после женщинам внушали, что они «сами напросились»[279]. Муж мог разгневаться по любому поводу: в перечень «грехов» жены входила нецензурная лексика, отказ от секса, непослушание, дерзость и прочие попытки бросить вызов главе семьи. Но, пожалуй, ничто так не способствовало вспышкам домашнего насилия, как алкоголь, причем жен били как пьяные мужья, так и трезвые, не одобрявшие пьянства жен. Если жена подавала на мужа в суд за побои, но употребляла алкоголь, мужчину почти всегда оправдывали[280]. В 1877 году – как раз тогда союз Кейт и Томаса Конвея дал трещину – вышел юридический учебник «Принципы наказания», в котором нанесение побоев жене характеризовалось как преступление, «криминальность которого весьма относительна». Хотя в особо серьезных случаях мужьям грозило тюремное заключение, автор учебника делал вывод, что большинство случаев физического насилия «незначительны и требуют вынесения оправдательного приговора».
Однако не все придерживались такой точки зрения, и не все в викторианском обществе и семьях были готовы мириться с подобным положением дел. Хотя соседи и друзья предпочитали не вмешиваться в супружеские скандалы напрямую, они пристально следили за происходившим в семьях, справлялись о здоровье жен и напоминали мужьям, что им все слышно. Обычно помощь была косвенной: например, женщине предлагали убежище, если возникала необходимость скрыться от мужа. Когда это случилось с Кейт, ее приютили сестры.
С ноября 1876 года по декабрь 1877 года Кейт обращалась в работные дома и общежития однодневного пребывания минимум семь раз. Шестого августа 1877 года ее арестовали за пьянство и нарушение общественного порядка и отправили в тюрьму Уондсворт на четырнадцать дней[281]. Детей она вынуждена была брать с собой – и в работные дома, и в тюрьму. Жизнь Кейт разваливалась, и на выручку ей пришла Эмма. В интервью газете «Лондон дейли ньюс» она вспоминает, что в минуты отчаяния Кейт появлялась на пороге ее дома и умоляла помочь. Лицо Кейт было «ужасно изуродовано» побоями. Расчувствовавшись под действием алкоголя, Кейт сокрушалась: «Почему я не могу быть такой, как ты!»[282] Хотя завидовать, на первый взгляд, было нечему – Эмма жила в обшарпанных комнатах в Бриджуотер-Гарденз, – по сравнению с сестрой Кейт казалась себе неудачницей.
Положение Кейт ухудшалось. В декабре 1877 года она в очередной раз сильно поссорилась с Конвеем. Незадолго до Рождества она ушла от сожителя, забрав с собой девятимесячного Фредерика, и переночевала в общежитии однодневного пребывания[283]. К Рождеству они снова помирились и провели праздник с сестрами Кейт и их семьями. К сожалению, атмосфера праздника была испорчена: вид избитой Кейт шокировал сестер Эддоус. Эмма вспоминала, что «оба ее глаза почернели», а «лицо выглядело ужасно». Потрясло ее и отношение Томаса. «Этот тип, Конвей, – презрительно отзывалась она о сожителе сестры, – кажется, действительно был к ней привязан». Эмма искренне не понимала, как между Кейт и Конвеем могла существовать симпатия, учитывая, насколько сильно ее сестра «страдала от его жестокости». Эмму возмущало, что Конвей совсем не стыдился своих действий и однажды даже гневно бросил: «Кейт, меня скоро из-за тебя повесят»[284]. Что бы ни случилось на праздновании Рождества, Кейт, по-видимому, вела себя не лучше Конвея и заслужила неодобрение сестер. Из-за ее пьянства или по другой причине их отношения испортились, и в конце концов Эмма и Гарриет порвали все связи с Кейт. К сожалению, постепенно Кейт отдалилась и от других членов своей семьи.
Как и многие женщины, застрявшие в круге домашнего насилия, Кейт всегда возвращалась к мужу. Пара переживала периоды стабильности и разногласий, гармонии и хаоса, и все это отражалось на детях. Нескончаемые финансовые тяготы заставляли Конвеев постоянно переезжать с места на место: из Вестминстера в Саутуарк, из Саутуарка в Дептфорд. Они снимали комнаты или койки в ночлежках. Когда Энни подросла и начала ухаживать за младшими детьми, Кейт стала наниматься на любую работу, какую только могла найти. Бывало, она работала в прачечной или помогала с уборкой более обеспеченным соседям. Но к концу 1870-х годов Кейт и Томас Конвей вернулись к торговле балладами.
В 1879 году их частенько видели на Милл-лейн – небольшой торговой улице близ армейских бараков Вулиджа, где собирались лоточники и разносчики и предлагали свой товар местным жителям и солдатам. Четвертого октября Кейт и Том взяли с собой одиннадцатилетнего Томаса и шестилетнего Джорджа. Расхваливая свой товар и распевая песни, родители отошли в сторону и велели детям ждать их в условленном месте, у дома № 8 по Милл-лейн. Но после наступления темноты никто за детьми не пришел, прохожие стали задавать вопросы, и в итоге детей препроводили в работный дом Гринвича. Дети хорошо знали это место, ведь они неоднократно там бывали. Прошла почти неделя, прежде чем Кейт нашли и заставили забрать детей[285]. Одиннадцатого ноября ситуация повторилась. На этот раз детей отвел в работный дом сотрудник полиции под номером 251: он обнаружил «покинутых матерью» ребятишек на улице[286]. Во второй раз найти Кейт не удалось. Через месяц за мальчиками явилась их шестнадцатилетняя сестра. Неизвестно, где все это время пропадала Кейт. Ее поведение в тот период вызывает много вопросов: по всей видимости, она сильно пила и ее психическое состояние было нестабильным. В 1879 году умер малыш Фредерик: вероятно, это усугубило страдания Кейт.
Деструктивные отношения Кейт и Томаса Конвея продолжались до 1881 года. По данным переписи населения, в том году они еще жили вместе с двумя сыновьями в Челси, в комнате в доме № 71 по Лоуэр-Джордж-стрит, но осенью их союз распался. Когда журналисты брали интервью у Конвея и его старшей дочери, ни он сам, ни Энни не смогли вспомнить точную дату расставания. Конвей, однако, выставил себя жертвой. По его словам, он был вынужден оставить Кейт из-за ее алкоголизма и, уходя, забрал детей с собой. Сестры Эддоус утверждали, что все было не так: по словам Элизабет, ее сестра ушла от Конвея, «потому что он плохо с ней обращался». Энни добавила, что «еще до расставания минимум раз в год она [Кейт] уходила от него»[287]. Одним словом, разрыв ни для кого не стал неожиданностью, и после расставания и Кейт, и Том наверняка почувствовали облегчение.
Расставшись с Конвеем, Кейт обратилась за помощью к своей сестре Элизабет, но прожила у нее недолго. Подобно Эмме и Гарриет, Элизабет быстро поняла, что не может терпеть поведение сестры. В сентябре того же 1881 года Кейт вновь обвинили в пьяном дебоше и забрали с улицы, где она выкрикивала непристойности в адрес прохожих. На этот раз в тюрьму ее не посадили, однако семья Кейт оказалась менее снисходительной, чем закон: к концу 1881 года Элизабет также разорвала все связи с младшей сестрой.
Брошенная всеми, Кейт обратилась к Элизе, единственной из сестер, с кем у нее сохранились отношения.
Элиза Голд овдовела еще до 1881 года. Хотя Элиза была женой мясника – уважаемого, квалифицированного ремесленника, – ее семья оказалась в тяжелом финансовом положении. Супруг никак не позаботился о том, чтобы после его смерти Элиза была обеспечена. Как и многие женщины, оказавшиеся в схожей ситуации, Элиза после смерти супруга начала бедствовать. У нее не было ни накоплений, ни пенсии, а сын еще нескоро мог начать зарабатывать самостоятельно. Перед Элизой встала острая необходимость как можно скорее найти себе нового партнера[288]. О Чарльзе Фросте, который стал ее вторым мужем, известно мало. Мы знаем, что он тоже был вдовцом. Элиза и Чарльз предпочли не связывать себя законными узами: представители рабочего класса часто делали так, вступая в новые отношения после смерти супругов. В интервью журналистам после убийства Кейт Элиза сообщила, что ее «муж» «работал в порту и разгружал фрукты», а иногда торговал книгами на станции Ливерпуль-стрит[289].
Элиза и Джеймс Голд жили рядом с ее сестрами, в Клеркенвелле или Хокстоне. Но овдовев и связав свою судьбу с Чарльзом Фростом, Элиза переехала в Уайтчепел. С 1881 года Фросты занимали мансардную комнату в доме № 6 по Трол-стрит. С Элизой и Чарльзом проживали ее сын и его дочь от предыдущих отношений. Новый дом Элизы располагался в не самом благополучном месте. В Хокстоне она жила в районе, где селились как бедные, так и относительно обеспеченные люди. Но Трол-стрит считалась одной из самых нищих улиц в Спиталфилдсе[290]. Туда-то и пришла Кейт, чтобы выпросить у сестры пару монет, обед или место на узкой койке.
Кейт, если у нее находилось лишних четыре пенса, снимала койку в ночлежке «Куниз» в доме № 55 на Флауэр-энд-Дин-стрит, неподалеку от дома сестры. В этой же ночлежке жил Джон Келли, который вскоре занял место Томаса Конвея в жизни Кейт. По словам Келли, явно приукрашенным журналистами, он «положил глаз» на Кейт, когда она поселилась в доме № 55 по Флауэр-энд-Дин-стрит. Они «часто попадались друг другу на глаза», прониклись взаимной симпатией и «решили сойтись»[291].